Елена Чижова - Город, написанный по памяти

Хотя нашей вины я тоже не отрицаю. Точнее, моей: ведь сестру бабушка Дуня не учила штопать. А с другой стороны – ну кто же тогда, в семидесятых-восьмидесятых, штопал! Поднять петлю на колготках – еще туда-сюда, но засесть в углу с дырявыми носками – увольте.

Собственно, о Сергее Тимофеевиче, бабушкином родном брате, мама упомянула почти случайно, когда на каком-то повороте памяти неожиданно набрела на их младшую сестру, Анну Тимофеевну, жившую во Внукове, под Москвой.

Услышав про сестру Анну, я вспомнила конверты с внуковским адресом, хранившиеся в бабушкиной ангельской коробке, – эти письма я видела своими глазами, даже спрашивала: от кого? – и бабушка рассказывала про ревущие в небе самолеты, на которые Анна жаловалась в письмах, словно они, то взлетавшие с военного аэродрома, то идущие на посадку, – единственное, что мешало ей спокойно жить. Держась за эту тонкую ниточку, я вытянула собранные в горькую щепотку губы, когда, получая письмо от младшей сестры, бабушка всякий раз шептала – не мне, а глядя в окно: «Бедная, бедная Анна…» – но только теперь, когда бабушки не стало, я узнала от мамы, что в пятидесятых-шестидесятых Анна Тимофеевна зарабатывала индпошивом. Будучи великолепной портнихой, обшивала богатых московских артистов – разумеется, тайно, без лицензии, как не подконтрольный государству умелец, всю жизнь проживший в страхе, что соседи на нее донесут.

Тут-то, словно отдавая дань невидимой исторической справедливости, мама и добавила, что первым на этой швейной дороге была вовсе не Анна, а их самый старший брат, Сергей, который, напротив, не таился, вел ремесло на широкую ногу: вернувшись в деревню с золотой медалью закройщика, организовал собственную швейную артель.

Ступив на эту дорогу, мама двинулась дальше, рассказала, что первые годы, пока артель входила в силу, они перебивались случайными заказами, по большей части индивидуальными, но потом, когда дело окрепло и расширилось, «шили на магазин». Точнее сказать, шил его «штат» – все мужчины, человек восемь-десять портных. Сам глава артели кроил. Жили они все вместе, в его доме. Работали от зари до зари. Вещи, сшитые их руками, уходили влёт. «Владельцы магазинов готового платья стояли к ним в очередь. Анна – другая, не сестра, а его жена, бабушкина невестка, – всех их обслуживала: готовила, стирала. Она же ходила за скотиной – накануне Германской в семье уже были две коровы». Тогда же, перед войной, попусту не тратя заработанных тяжким трудом денег, Сергей Тимофеевич вложил их в дело: приобрел импортное оборудование. Самые современные по тем временам швейные машины и станки.

Я слушала и – словно воочию – видела тот счастливый день, когда в ворота горбовского дома въехали скрипучие подводы, груженные неподъемными деревянными ящиками, в которых это «самое новейшее оборудование» и было доставлено: сперва на поезде из Петербурга до Твери, далее – 170 километров до Калязина, откуда до Горбова уже рукой подать. Передо мной встала и другая картина: той же ночью, дождавшись, пока все доставленное наконец распакуют, Сергей Тимофеевич взялся изучать подробные инструкции, составленные производителями на родном для них языке, но к тому времени переведенные на все мировые, чьи носители кроят и шьют.

Знаменитое здание Зингера, где русские толмачи корпели над своей переводческой работой, увенчано полупрозрачным, сияющим в лунном свете глобусом: этот стеклянный глобус – зримый образ мира, над которым американские инженеры одержали победу. И весь подлунный мир их техническую победу признал.

С этих пор, заглядывая через плечо Сергея Тимофеевича и различая русские буквы, я ему завидовала – жалела о потерянном времени, которое трачу, пытаясь угадать за немецкими словами и терминами то, что он – еще в те, дореволюционные годы – мог с легкостью прочитать.

Завидовала, поскольку не знала главного, того, о чем мама умолчала: чем это успешное дело закончилось. Для него, для артели, для семьи.

Теперь, когда все немецкие инструкции даны мне в русском переводе, я – раскатывая кальку по листу-вкладышу, или снимая чехлы с машин (в распоряжении моей доморощенной артели – где я сама себе и закройщик, и швея, и обслуга – неплохое оборудование: швейный полуавтомат плюс, отдельно, оверлок), или перенося детали выкройки на ткань: из всего перечисленного «отечественная» одна калька, – гадаю, где была бы российская швейная промышленность, если бы ларвы не раскулачили моего двоюродного прадеда, чьей стезей (не имея о том ни малейшего понятия) я шла и шла долгие годы, не сворачивая с его швейной дороги, будто мне, его двоюродной правнучке, было на роду написано продолжить его дело. Завершить его прекрасное, его умелое и умное – организованное по уму – ремесло.