Евгений Мороков - Отчаянный марафон

— А со стула встать не пробовал и побегать? А то скоро ворот рубашки задушит, — я выплюнул эти слова, ни капли не задумываясь.

Через полчаса меня попросили сдать шнурки, кошелек и прочую мелочь. Камера была готова принять нового жителя. Единственное, что разрешили сделать, — это покурить. На улице за калиткой стояли ребята, но напарник бойца сказал, что мне нельзя туда подходить. Он одолжил мне сигарету и зажигалку, а затем разрешил и перекинуться парой слов с друзьями.

— Макс, ты чо там наделал? Мы договорились на пятерку. Саша с Кириллом уже сняли деньги и ехали сюда на такси. — Ян стоял ближе всех к калитке.

— Да, Макс, мы уже сняли деньги. Может, они все-таки согласятся? — сказала Саша.

— Давайте еще раз попробуем, — воодушевленно сказал Кирилл.

— Ребят! Забейте! Все нормально, я все равно сейчас буду спать. Спасибо вам большое. Не переживайте, там уже ничего не произойдет! Мне надо идти, до завтра.

— Набери, как что узнаешь, — крикнул Ян вдогонку.

— Договорились.

Я подошел к двери, делая последнюю тягу. Окурок полетел в урну. Несколько вдохов полуночного воздуха, пару секунд тишины — все, что нужно.

— Пора идти, — с непонятной мне нотой грусти и неловкости произнес полицейский.

— Домой бы сейчас, в кровать, — поднимаясь по ступенькам, сказал я.

— Не переживай. Поспишь сейчас, а в обед придет участковый и отпустит тебя. Сон тебе сейчас не повредит.

Он провел меня до камеры, а после того, как я расшнуровал обувь, — он исчез. Мне стало тоскливо, что последнее знакомое лицо сбежало. Камера открылась, мрак внутри не внушал доверия, но обратного пути не было.

В камере со мной находился только один человек. Свободная футболка, спортивные брюки, шлепанцы на босу ногу, трясущиеся худые руки и огромные помутневшие глаза — таким был мой сосед. Я ничего не сказал ему, лег на деревянную лавку в надежде немного подремать, вот только нервное постукивание пальцев о дерево не давало мне уйти в себя.

— Мужик, ты можешь перестать посылать сигналы в космос? — казалось, что стены играют в настольный теннис моим голосом.

— Что? — ответил он. — Я тут уже целую вечность. Когда они меня отпустят? — резкий сухой голос поднялся к потолку.

— Да что с вами такое, — сказал я себе под нос. — Пожалуйста, не стучи по дереву. Мне нужен сон.

— Как скажешь, друг. Но ты скажи, когда меня отпустят?

— Кто знает, кто знает.

Изумрудный потолок не уходил во мрак благодаря одной тусклой лампочке. Вот появился один круг света, затем второй, правда, не такой яркий, а дальше еще и еще. Правда света не хватит на все круги. Глаза закрывались, а сон не хотел приходить. Все сейчас возвращаются домой немного выпившие, уставшие, с эмоциями после очередного спектакля, сыгранного мной. Они могут испытывать разные чувства, но я знаю, что будет потом. Снова фразы про алкоголь, взросление, взяться за ум, усердней работать. Неизменчивая цикличность в словах друзей. Неизменчивое восприятие мира, где есть правила и некие стандарты. Как же это надоело. Вечные споры и непонимания. Необдуманное нравоучение ближнего своего. Наши слова перестали быть плодами, они превратились в назойливых мух. Мы не думаем, прежде чем сказать, не обогащаем слова и мысли, не развиваем мышление. Нам подавай готовый продукт. Кто-то где-то услышал, кому-то сказал, упрекнул, попрекнул, вычитал — так работает ход идей в голове. Все любят копаться внутри других душ. Их огромные лопаты рубят человека на куски. Только ради чего? Ради насмешки? Унижения? Чувства собственного величия? В наши дни не существует индивидуальности, лишь подражание.

Затылок начинал болеть от жесткой поверхности. Я повернулся на левый бок, использовал две руки как подушку и уткнулся в стенку. Желтые тусклые лучи падали на зеленую краску, где я увидел надпись, сделанную черным маркером. Достав телефон, включив фонарик, я обнаружил небольшое стихотворение:

Если ты лежишь здесь, мой измученный друг,

Не печалься, не грусти, отгони этих сук.

Твоя жизнь лишь твоя, остальное неважно.

Все подохнут за алчность, продадут за бумажку.

Ну а нам еще пить да гулять, как скотам.

По утрам, чтобы стыдно, а при смерти х** там!

Уличная поэзия, не размещенная на белоснежной и толстой бумаге. Люди перенасытятся и умрут в своих копиях копий. Хотя какая разница? Если все, что мы можем, — это оставить след в обезьяннике подмосковного УВД.

Утром я проснулся от жуткой головной боли и тошноты. Тысячи муравьев создавали гнезда, пожирая голову. Нельзя двигаться, иначе весь алкоголь останется на цементном полу, в этой закрытой будке, где валяется обезвоженное тело. Хотелось пить, блевать, спать, жрать, купаться, выпрыгнуть из головы и застрелиться. Так начинается трезвое утро.