Валерий Примост - Люди Джафара

Откалываюсь от толпы, бреду неторопливо — а куда мне теперь торопиться? — прямиком в казарму и ощущаю, что огонёк тот, в котором нужда была, уже очень даже есть, и — мало того — поднесен к фитилю. И бежит он себе по фитилю, хорошо так бежит, резво, скоро на месте будет. А там — только успевай уши ладошками затыкать и падать мордой в зимнюю грязь. Ногами к взрыву, как учили.

Прихожу в батарею. Там — пусто. Кроме старшины, каптёрщика и наряда больше никого нет.

Старшина, как меня завидел, сразу в третью позицию стал:

«Ты чего это не на построении, Кондырев?»

А и действительно, чего это я не на построении? «Да понимаешь, старшина, — говорю, — комдив приказал тебе меня в увольнение отпустить.»

Так никто никогда не врал. Больно уж чревато. И старшина, приняв мою «циничную выходку (как это позже будет названо)» за чистую монету, без разговоров выписывает мне увольнительный билет. Я тут же спокойненько переодеваюсь в парадку и направляюсь к выходу.

Но старшина всё же обеспокоен. Он не понимает, в связи с каким таким веским поводом меня так срочно в увольнение отпускают, даже не дождавшись окончания развода?

«Что, старики приехали, Кондырев?»

Да ведь и приезд родителей — это ещё не повод. И я отвечаю:

«Да нет, не старики. Мне к Вите надо сходить.» А вот это уже был повод! Самый веский из веских. И старшина это отлично знал. Поэтому я беспрепятственно покинул расположение, показал на КПП увольнительный билет и спокойно вышел в город.

Но идти мне было некуда. Некуда, кроме… И я направился к Маринке.

Мне было плохо, и тоскливо, и безысходно. И ещё — я был ужасно зол. И шёл к Маринке, и пытался разобраться во всех тех завалах, которые наворотила во мне вражеская корабельная артиллерия.

И всё мне тогда казалось по-детски простым. Ведь что по большому счёту получается? Присяга воинская мне до одного места, плевал я на неё, на присягу. Какая может быть присяга, если такой срани её давал?.. Я сам сюда приехал? Без призыва, без военкомата, без принуждения? Сам и уеду. Убил четыре года неизвестно на что — чёрт с ним, мои проблемы. В армию придётся идти? Пойду! Когда призовут. Но сам здесь не останусь ни на секунду. Потому что я, наконец, воочию увидел и понял стержень этой системы. Стержень — в том, чтобы за четыре года сделать из человека полного и окончательного Джафара. От фуражки до сапог. Четыре года я наблюдал за процессом и знаю: никто не отвертелся. Либо ушли, уволились, сели, либо сломались. Третьего не дано.

И те, кто остался, кто «обджафарился», намертво впитали в себя главные принципы уставщины, впитали и свято уверовали в них. А принципы эти были совсем простые и абсолютно конкретные:

— изжить в себе всё человеческое;

— слепо повиноваться старшим;

— на полную катушку драть младших.

И уж что-что, а драть мы умели что надо! Четыре года на собственной шкуре изучали. Как найти иглы в петлицах, спички в Уставе, как полностью сломать человека, довести его до самого уничижённого состояния. Как уничтожить личность подчинённого, для того, чтобы отштамповать из него очередного Джафара.

На самом деле, это очень просто. Если знать как. И если уметь пользоваться универсальным справочником — книгой «Устав». Там всё изложено — чётко и доступно.

Эту книгу явно составляли гениальные психологи. Гениальные военные психологи. Через четыре года планомерной обработки посредством этой книги человек уже не является хозяином своих слов и поступков. Он и мать родную расстреляет, если на то будет соответствующий приказ командования.

И ведь никакого просвета впереди не предвиделось! Я совершенно точно знал всё, что ожидало меня после окончания училища. Двадцать пять лет тупой службы. Лейтенант, старший лейтенант — командир взвода. Капитан — командир батареи. Майор — командир дивизиона. Потом рвёшь задницу на «немецкий крест», чтобы попасть в академию, и пошёл дальше: подполковник — начальник штаба полка, полковник — командир полка… А училище у нас было хорошее, престижное: до подполковников дослуживались все выпускники, до полковников — многие.

И все эти двадцать пять лет вряд ли будут намного отличаться от этих четырёх, в училище: «подчиняйся старшему, дери младшего». А этого как-раз я и не хотел.

Я шёл, размышлял, и опять меня захлёстывала волна жгучей обиды: да за что ж вы на меня так вызверились, гады, за что так достаёте?! Этой вечной губой, презрением, издевательствами, этой грязью, этим постоянным дёром? Сколько можно?!