Лили Кинг - Эйфория

13/1 Провела 4 часа, печатая важные заметки о наблюдениях двух дней. Сегодня завершена перепись, 17 домов, 228 человек. Пришлось отвлечь Фена от строительства, чтобы получить данные о мужчинах, в дома которых мне вход закрыт.

Время от времени, неосторожно отвлекшись, вспоминаю, как Б обрабатывал мои раны в первый вечер, и все внутри замирает на несколько мгновений. Наверное, хорошо, что он не вернулся так скоро, как обещал.

17/1 Сегодня Малун пришла с огромной корзиной и очень серьезным лицом. Ксамбун, объяснила она, это ее сын. Открыв корзину, она продемонстрировала сотни лент из пальмовых листьев, перевязанных узелками, по узлу за каждый день, что его нет рядом. Я чувствовала, что у меня вырастают две дополнительные пары ушей, чтоб не упустить все, что она мне рассказывала. Потребовалось некоторое время, но я все же уяснила, что Ксамбун не умер. Его сманили вербовщики, работать на шахте, “Эди Крик”, предполагаю. Он большой мужчина, высокий мудрый мужчина, быстрый бегун, ловкий пловец, великий охотник, сообщила она. (Позже Бани & Ванджи подтвердили, что все так и даже более того. Похоже, Ксамбун – это их Пол Баньян [19] Пол Баньян – персонаж американского фольклора, дровосек-гигант. , Джордж Вашингтон & Джон Генри [20] Джон Генри – американский мифологический народный герой, чернокожий рабочий, победивший в соревновании с паровым молотом. в одном лице.) Малун хотела выяснить, не знаем ли мы людей, с которыми он ушел. Начинаю подозревать, что именно в этом причина их гостеприимства: они думали, что у нас есть сведения о Ксамбуне. Ах, если бы. Какой драгоценной находкой был бы такой человек, какие возможности открылись бы перед ним среди своего народа. Малун верит, что он скоро вернется домой. У меня не хватило слов и духу рассказать ей то, что мне известно об этих золотых рудниках. Я не сказала, что он, возможно, несвободен и не может уйти оттуда. Господи, сколько любви & страха было в ее глазах, когда она гладила огромную корзину, набитую узелками.

Садясь писать еженедельное письмо матери, я обычно ставил перед собой три задачи.

1) Предоставить доказательство, что я еще жив.

2) Убедить ее, что моя работа имеет ценность и успешно продвигается в правильном направлении.

3) Дать понять, однако не говоря напрямую, что я предпочел бы оказаться в ее доме в Грантчестере, а не в любом другом месте на планете.

Первая задача была, разумеется, самой простой. С ней я справлялся, напечатав “Дорогая матушка”. Другие две предполагали изрядную долю лукавства, а она чуяла мое лицемерие, как адская гончая чует смерть.

Но сейчас появилась задача четвертая: не упоминать Нелл Стоун. Запросто, подумаете вы. Но тем не менее я столкнулся с невероятной проблемой. Уже три начатых письма были вырваны из пишущей машинки. Я скомкал и выбросил их в окно, где маленький Канши с двумя приятелями принялись гонять бумажки тростниковыми палками. Следом полетела четвертая, мальчишки радостно заорали, а бабушка Канши рявкнула из-под москитной сетки, что она прилегла вздремнуть и не пошли бы они уже утопились.

Я вставил очередной лист бумаги в каретку.

Дорогая матушка,

Полагаю, сегодня первое февраля. Осталось три месяца. Возможно, это письмо и я прибудем домой одновременно. Сад будет в цвету, и мы сядем пить чай под кустами сирени и ирги, и в душе моей воцарится покой.

Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здоровье и зимняя простуда обошла тебя стороной. Зима была мягкой?

Ох, боюсь, этот вопрос я уже задавал в прошлых двух письмах, но все равно вставил его.

В любом случае к тому моменту, как ты получишь это послание, зима уже станет далеким воспоминанием, а мы будем прикидывать, как бы уберечь розы “Фелиция” от тли и как не позволить горцу заполонить южную стену дома. Летние заботы.

Как я упоминал, в последнее время я занимался преимущественно погребальными ритуалами киона. Вчера я присутствовал на поминальной церемонии, в ходе которой череп давно умершего человека выкапывают, затем покрывают глиной и вылепляют вновь лицо – с носом, ртом и подбородком. Бедолагу художника нещадно критиковали за непохожесть черт, но в конце концов портрет одобрили и обряд минтшанггу состоялся. Голову установили на специальном помосте, и мужчины собрались под ней и играли на флейтах для женщин, которые стоически слушали, почти впадая в транс. Потом женщины встали и подносили пищу его духу и пели специальные песни материнского клана этого мужчины. Когда я спросил, когда он умер, никто не смог мне ответить. Они оплакивали его, это не было театральным рыданием на похоронах, а вполне естественный плач. Естественный. Оказывается, я непроизвольно использую это слово. Что естественно для англичанина, может вовсе не быть таковым для, скажем…