Бэлла Темукуева - Письмо от гувернантки

— Послушай, милый, почему всякие (цитирую) «училки» должны сидеть с нами за одним столом?

Мы оба покосились на нее.

— Изволь, куколка, не отзываться так об Авдотье Павловне. Она не «училка», а преподаватель в крупном престижном вузе.

— А мне все равно! Может, еще кухарку посадишь с нами за стол. И тоже будет интересно послушать о вашем «Фонтане»!

— Не Фонтан, а Лафонтен, — как бы невзначай, боясь обидеть, подправил Максим Максимович и хихикнул. За ним вслед, не выдержав, легонько я хихикнула я.

Она встала с бешеными глазами, посмотрела на него, потом на меня и, вспыхнув, резко скрылась из виду.

Целыми днями она не появлялась дома — то по магазинам, то по соляриям, то на эпиляцию, то на стрижку, то еще куда-то. На поддержание своей внешности она тратила огромные деньги и говорила Максиму Станиславовичу: «тебе же нравится целовать мою гладкую кожу — тогда дай денег на то-то… тебе же нравится трогать мои волосы — тогда дай денег на то-то» и так далее. В общем, от природы у нее не было решительно ничего, все ей приходилось покупать: и волосы, и ресницы, и ногти и брови. Домработница неоднократно жаловалась, что все эти «синтетические атрибуты» красоты сыплются по всему дому, вызывая у нее аллергию.

Как-то раз она вернулась со своих походов не одна, а с подругой. Я сидела в гостиной. Она прошла мимо меня, в то время как ее подруга с раскинутой челюстью шла позади, осматривая все.

— Ой, здравствуйте! — поздоровалась она со мной.

— Здравствуйте! — ответила я и вновь погрузилась в работу, краем уха слыша, что происходит.

— Что ты с ней здороваешься?! Это всего лишь училка!.. Идем дальше. Это наша кухня. Здесь готовят… Далее она обратилась к кухарке с просьбой:

— Сделайте мне и моей подруге экспрессо.

Кухарка переспросила:

— Экспрессо? Может, Эспрессо?

— Послушай, не хватало, чтобы мне какая-то кухарка еще на ошибки указывала! — оскорбилась девушка, увидев, как ее столичная подруга скатывается от смеха. После этого она эту свою подругу домой не приводила.

За все время, что она жила в этом доме, у нее появился один плюс — она стала меньше говорить. Более всех ей почему-то было неудобно передо мной, хотя она меня не уважала, как человека, считая, что быть «училкой» недостойно. Но всякий раз, когда она доканчивала фразу, она украдкой поглядывала на меня, не скорчу ли я вновь ухмылку. У нее был ужасный говор, она везде неправильно расставляла ударение в словах, а сам словарный запас ее состоял как у Эллы-людоедки примерно из тридцати слов.

Я в первое время ехидно улыбалась ее ошибкам, но потом и вовсе перестала. Она же за это время все же прониклась хоть долей уважения ко мне. Примерно полтора месяца спустя она все ж обратилась ко мне с просьбой ей помочь:

— Мне надоело, что друзья Максима смотрят на меня как на дуру и смеются. Чувствую себя не королевой высшего света, а обезьянкой, которую выводят, чтобы посмеяться, — заявила она.

И знаете, Людмила Григорьевна, закрыв глаза на многое, я все же решила помочь этому беспомощному существу. Ведь я знала, что скоро Максиму Станиславовичу она надоест, и она окажется либо на улице, либо на панели. Я взялась за ее образование. Первые три урока она скучала, но что-то делала. Еще через десять занятий она бросила словарь ударений на пол и сказала, что книги — бесполезные пылесборники, и что ее бы воля она бы их все сожгла.

На этом наши уроки с ней прекратились. И сопровождать Максима Станиславовича на всяких встречах она отказалась. Ну а теперь переходим к самому волнующей меня части этого письма.

Месяц спустя началось то, что должно было начаться — финансовая нестабильность. При Вас, грамотном финансовом директоре, дела бизнеса шли только на лад — а тут все пошло, извиняюсь к чертям. Кончилась красивая жизнь нашей принцессы. Прислугу пришлось уволить, поэтому добавились еще и бытовые проблемы. Тут-то и вышли все ее паразиты ведром.

Максим Станиславович каждый раз после того, как принимал ванну, ругал Викторию, что та все время оставляет клочки волос на ее стенках. Эти волосы были везде, и становилось еще противнее от того, что волосы были не ее, а чьи-то. В ней все было либо наращенное, либо накаченное. И за всем этим ей без финансовой «поддержки» было тяжело следить. Она как-то стала угасать и становится более черствой. Курила помногу и оставляла окурки на полу, то же самое было и с грязной посудой. Вся ее сущность начала обретать свой истинный вид — свинка превращала королевский дом в свинарник, из которого она когда-то вылезла, так и не сумев стать королевой.