Степан Лукиянчук - День длиною в 10 лет

Наша котельная отапливала не только колонию, но и прилегающий к ней посёлок, где жили семьи сотрудников администрации. Из-за морозов полопались трубы и часть зданий посёлка разморозило. После того как в посёлке полопались трубы, их начали свозить в нашу котельную на ремонт. Привозили и лопнувшие чугунные батареи. Однажды полные сани, нагруженные этими самыми лопнувшими батареями, приволокла к котельной Манька. Сани были тяжёлыми. Возница сказал, что ему пришлось на горке соскакивать и подталкивать сани (через транспортерную ленту поверху проложен мост). Часть нашей бригады стала разгружать батареи. А я вместе с другой частью бригады грузил берёзовые «баланы» (брёвна) на вагонетку (потом её везут в цех и разгружают у котлов). Переводя дыхание, я иногда распрямлялся и смотрел на лошадь. Она стояла, потряхивала головой, косила на людей. От неё шёл густой пар.

Сани разгрузили, люди ушли в тепло. На улице осталась Манька и нас несколько человек, догружавших вагонетку. Вот этот момент мне запомнился. Я смотрел на лошадь, она смотрела на нас. Я подумал почему-то, что мы ей кажемся какими-то глупыми червяками, которые мёрзнут, копошатся, выкапывают из толщи снега рейки, обрезки досок, брёвна, таскают, возят куда-то зачем-то… Манька смотрела на нас как будто бы удивлёнными большими глазами, наблюдала и не могла взять в толк, для чего мы это делали.

…А я смотрел на Маньку и как будто бы ясно читал её мысли, настроение. Мы-то знали, что мы, осуждённые. Поэтому и мёрзли, и копошились, работали — выхода-то у нас нет, выбора другого нет. Я подумал о лошади. И так получалось, что и у неё выбора нет, и она об этом даже не подозревает. По сути, у нас с ней одинаковая жизнь — невольная. Только мы-то знаем, за что страдаем, а она — без вины виноватая получается.

Незаметно пролетело лето. Палящий зной июльских дней сменила предосенняя теплота умеренного августа. Рыже-оранжевый оттенок наступающего вечера косыми лучами заходящего солнца запечатлелся на фасадах колонистских зданий. Угловатые тени резкими правильными очертаниями поползли по земле — день подходит к концу.

Откуда-то из-под крыши выпорхнула стая сизых голубей, обратив на себя внимание сотен осуждённых, выстроившихся в колонны по периметру — вечерняя проверка. Птицы, сделав несколько кругов над зоной, пролетели над нашими головами и, рассекая воздух шумным крылом, опустились посреди плаца. Пока я любовался полётом круживших голубей, в памяти всплыла известная каждому заключённому старая лагерная песня:

Голуби летят над нашей зоной,

Голубям нигде преграды нет.

Как бы мне хотелось с голубями

На родную землю улететь…

Наверное, не у одного меня, глядя на красивый полёт кружившей стаи голубей, зазвучали в голове слова этой песни. Струны гитарные, перебором, слышатся как будто наяву. Как будто невидимый исполнитель провёл по струнам сердца, и душа, вырвавшись из темницы бренного тела, воспарила ввысь, в голубое небо.

Я с интересом заглядываю в глаза других осуждённых. Мне хочется узнать, чувствуют ли они то же самое, что и я сейчас? Какие они разные — глаза — улыбающиеся, смеющиеся, с едва приметной хитринкой, озабоченно-блуждающие. Но встречаются и другие. Их больше — задумчивые, серьёзные, грустные. Меня интересуют эти люди. Взгляд неподвижный, чуть затуманенный, отрешённый. Они — и здесь, и вроде как бы нет — смотрят в землю перед собой или поверх барачных крыш, или на гуляющих суетливых голубей, которые только приземлились на плац.

Надо внимательно заглянуть в эти глаза: сейчас они не могут обманывать. Сознание человека не здесь: в глазах, как в зеркале, отражается тот мир, в котором пребывает его ум. Сейчас у него на лице нет той маски, которую он ежедневно вынужден на себя примеривать. А маска эта необходима, чтобы не допустить праздно любопытствующий взгляд окружающих внутрь себя, чтобы ненароком переживания, страхи, беспокойство, нечто дорогое, скрытое глубоко в святая святых сердца, не стали достоянием постороннего человека, который может осквернить, наплевать в душу — так бывало не раз! Зона — место такое — мерзкое.

О чём говорят эти глаза? Не нужно быть тайновидцем, чтобы понять — о свободе. Абсолютно каждый думает о ней — желанной, недоступной, утерянной. В неволе это слово способно пьянить. Больше всех может рассказать о свободе только тот, кто её лишён. Как просится, как рвётся душа туда, в другой мир, раскинувшийся за забором с колючей проволокой — в потерянный рай, прекрасный Эдем!