– Папа, я побежал. Я дойду, мы приедем с дядей Сашей на вездеходе и отвезем тебя в больницу. Я быстро. Слышишь?
Быстро было только по карте-пятикилометровке, на вертолете. Даже мотолыга проползала этот путь не меньше чем за три часа, срывая гуски о пеньки, ухая в бездонные ямы и выбрасывая грязевые фонтаны, как торпедный катер. В прошлом году отец оставил меня одного в лагере, пошел звонить и страшно упал на буреломе. Его спасла шерстяная шапка в нагрудном кармане горки, иначе переломал бы ребра. Так он рассказывал. После этого случая отец стал учить меня ориентироваться, я даже брал азимуты по компасу. Иногда во время наших странствий по лесу отец вдруг останавливался и говорил: «Егор, выводи нас!» Когда я путался и начинал забирать в другую сторону, он мягко сдавливал мне плечо или на секунду поднимал в воздух и ставил на землю, но уже лицом в нужном направлении. Сам отец ходил по этим лесам и приходил к цели как по нарисованной линии, хотя мы постоянно обходили завалы деревьев, болотины и кусты-шкуродеры. В карту он смотрел редко, карты, как говорил отец, были здесь «слепые» – просто зелень с редкими просеками, на самом деле давным-давно заросшими. Но я не должен был заблудиться. Дорогу я помнил. Примерно двадцать минут мы шли вдоль речки по звериной тропе. Потом будет так называемая «крестовая яма» – большая заболоченная впадина с редкими, кривыми и очень жуткими елками. Мертвые елки напоминали обветрившиеся кости, торчали во все стороны, и я думал – кто их убил всех разом? Росли-росли елки, а потом р-р-раз – и умерли. На кладбище похоже… Отец предположил, что здесь садилась летающая тарелка и жар двигателей спалил деревья. Вот этого болота я боялся больше всего. Через него нужно было идти по старой, еще времен войны гати. С выкрошившимися бревнами, ямами с черной водой. По гати этой даже ходили медведи – мы как-то разглядывали следы, которые не могла накрыть наша лопата. Либо пятка из-под нее торчала, либо медвежьи когти. После «крестовой ямы» начиналась просека высоковольтки с редкими столбами. По ней идти очень долго – мы делали обычно три-четыре привала и даже перекусывали… Я сгреб разворошенные кабаном продукты в гермомешок, зацепив горсть сухарей и пакет леденцов. В кармашек флиски положил свою кружечку – пить по дороге. Нужно было взять фонарик, но никакие силы не заставили бы меня еще раз залезть в палатку, копаться там в вещах и видеть то, о чем я сам себе запретил думать. Я присел на перевернутую гильзу от огромной пушки – на дорожку. Так мы делали всегда. Встал и пошел, сжав нож в ножнах в кулаке. Отец запрещал бегать по лесу с открытым ножом, показывал, как на него можно упасть, просто споткнувшись. Упасть и проткнуть самого себя. Но я решил – достану из ножен, когда совсем будет страшно. То, что будет страшно, я даже не сомневался.
Лес, едва я вошел в него один, неуловимо поменялся. Звериная тропа уже не была такой удобной – за каждым ее поворотом я ждал тех самых кабанов, по которым стрелял из палатки. К реке от тропы через каждые сто метров сбегали хорошо натоптанные дорожки к водопоям. Я первый раз их заметил. Кто по ним ходил и ходит? Мокрая здоровенная выдра щерилась из травы желтыми зубами, глаза-бусинки нагло блестели. Она, увидев меня, даже не думала попятиться – смотрела нагло. Я топнул на нее ногой и закричал:
– Пошла, дура!
Вытащил нож – полированная сталь пустила солнечный зайчик. Выдра смотрела и смотрела на меня, не мигая, и я просто прошел мимо, сцепив зубы, чтобы не оглянуться на нее. Чтобы не догадалась, что я ее боюсь. Я подумал, что, будь я с отцом, никакая бы выдра не вылезла, а сидела бы тихо в своей прокисшей речке. У отца со зверями были какие-то странные отношения: они видели друг друга и друг другу уступали дорогу. Он все время ходил с карабином, но никогда не охотился. Я как-то спросили его: «Почему?» Отец ответил очень серьезно: «Пока в нашем мешке есть хотя бы одна банка консервов, это будет не охота, а убийство. Нельзя убивать просто так». Что говорить, мы с ним даже бересту или лапник резали со словами: «Березка, елочка, прости! Нам надо!» И кроме волков мы со всеми тут дружили. Да и волки не лезли к нам, только выли страшно… Лось целых пять минут терпел, пока мы фотографировались с ним, и только потом убежал. К нам приходила общаться норка каждый вечер. Прилетали какие-то птицы, я сыпал им на пенек сухие макароны. Но то было с отцом…
На краю «крестовой ямы» в невысоких сосенках стоял старый лось. Тот самый, с которым мы фотографировались. Лось тяжело вздыхал и постукивал копытом по упавшему бревну. Постучит, посмотрит на меня. Я спрятал за спину нож и, обмирая от ужаса, остановился и поздоровался с ним:
Читать дальше