Дмитрий Стешин: Коротко и жутко. Военкор Стешин [litres]

Конечно, воображение тут же рисует перенесенную из тайги на наши невзрачные болотины ель-великана, упирающуюся нижними ветвями в столетний ковер из сухих игл. Уютный огонек костра ласкает градусами, выдавая ровное «батарейное» тепло и отчего-то не дымит, на глазах подсыхает одежда. Банка тушенки стоит на угольках, аппетитно шкворчит по верхним краям, пуская на стенки так называемую зажарку. Лорд угрелся, дремлет одним глазом – другой глаз, не мигая, уперся в тушенку, кажется, что банка от этого воздействия чуть шевелится, вздрагивает. Я перегибаюсь через Лорда, чтобы достать из рюкзака ложку себе и миску собаке… Но в реальности все будет не так. Начиная с елки. На костер тоже не приходилось особо рассчитывать. Только как на занятие от скуки. Сейчас начинался любопытный период, когда в лесу не горит ничего. Ни нижние ветки елок, ни береста, пропитанная водой, как губка. Таежный «петушок» не работает. Не горит сердцевина заваленной сухостойной сосны, распиленной и поколотой на лучины. И не помогает в этой борьбе с природой ни сухой спирт, ни оргстекло, ни парафин. Они не поднимают топливо. Многосуточный дождь, казалось, выбил весь кислород из воздуха – костер задыхается и увядает на глазах. И ты увядаешь. Время твоего сна разбивается на пятиминутные отрезки, тебя мотает между мирами, явь переходит в навь. Ноги ломит, влажный брезент рюкзака раздирает щеку, и при этом тебя ощутимо потряхивает, как дизель на холостых, – мучительными часами.

Я не хотел ночевать в лесу и оттого поспешал по глинистой тропке, проложенной между колей старой дороги. Лорд почти бесшумно челночил вдоль дороги. Сосредоточенно и серьезно рыскал, слившись с пейзажем. Он забегал вперед, потом возвращался – проверял, не отстал ли я от самого себя. Дорога просматривалась вперед метров на сто, но в серой хмари, истекающей влагой, не происходило ничего. Я редко туда смотрел, больше под ноги. И на лицо не лило, если смотреть вниз. Каким-то краем сознания я больше понял, чем увидел, что кто-то идет мне навстречу. Я не удивился совсем, я даже не заинтересовался – откуда идет человек? Идти ему было неоткуда – впереди только речка с черной водой и бесконечная болотина за два горизонта. С другой стороны, и я тоже шел не пойми куда… И что? Рыскаем по лесу в такую песью погоду. За каким-то псом. На*** мне это урочище? Я первый раз подумал про это без непонятного, страстного наваждения. Подумал и поднял голову. Сразу потекло со лба и бровей в глаза, промыло их.

Мне навстречу шла женщина. Чуть за тридцать, на грани смазывания контура фигуры. В сером, совершенно невзрачном платьишке из холстинки, как с подрамника, но, пожалуй, плотнее и грубее.

Ни одной яркой краски там не было, ни пуговки, ни блестючей молнии. Ее серые волосы, гладко зачесанные назад, «под гребешок», чуть намокли и тускло светились. Я заметил лоб в редких оспинах, не в веснушках. Возможно, и веснушки были, не могу вспомнить. И в тот момент, когда мы должны были встретиться глазами, я вдруг посмотрел на землю. Женщина была босая, а ноги ее измазаны желтоватой глиной почти до колен. Босые ступни, не чавкая, уходили в раскисшую глину. Я прошел мимо, не оглядываясь. И шел очень долго, погруженный в думы, которых не было на самом деле. В голове звенело от легкой пустоты. Я шел, пока собака не прыгнула мне под ноги с обочины. И застыла, ища взглядом что-то во мне, изучая меня так, будто увидела первый раз. Я растерянно оглянулся – сзади был пустой тоннель из черных веток, деревьев и буро-желтой листвы. И впереди было то же самое. И тогда я первый раз подумал, что в этих глуховатых местах Лорд никогда не пропустил бы мимо себя встречного человека без контакта. И пришлось бы говорить «извините» и «одну минутку, я его за ошейник возьму». В данном случае собака была для меня детектором реальности – не почуял, значит, не было. Я только не понимал, почему Лорд сидит на моем пути? И тогда я развернулся назад, на месте. Просто понял в одно мгновение, что нужно вернуться. Это было сравнимо с зубной болью, которая вдруг отпустила.

Мы еще долгих пару часов шли назад, я по-прежнему смотрел под ноги и видел свои следы – грубые подошвы резиновых сапог, каблук – короной шахматного короля. Видел углубления от собачьих лап в тех местах, где Лорд менял обочины дороги. Но следов босых ног я так и не встретил. Хотя и видел, как эти ноги погружались в глину по косточку ступни. Много лет спустя я лежал на чистой половице северной избы. Нюхал дерево, которое не мыли, а скребли. Дерево пахло карандашами из детства. Знахарь или ведун Коля делал мне массаж топором. Не обухом и не топорищем, а лезвием. Где острым уголком, а где полотном. Втыкал мне аккуратно топор в спину. К больным местам топор как бы «прилипал», задерживался. Инстинктивно, встречая сопротивление, ты делаешь следующий удар сильнее и можешь прорубить кожу, мышцы и сделать бубнового туза на плоти. В ромбовидной лунке рассечения будет видна фиолетовая кость, пока все не затянет кровью. Но Коля умел делать. Нашептывать, наговаривать так, что и синь-тоска и хворобы лютые отлетали на остров Буян, в море-окиян. Распускались папортники оранжевыми фестонами, на яблонях вырастали пряники в потеках патоки, в устье печи мерцали угли, слагаясь в неоткрытые галактики. Сама изба проседала, как качели на спуске, или ныряла, как на волнах, целя крыльцом-носом в звездистое небо. Я лежал на теплом полу, в жаркой избе, изба стояла на каменном яйце с огненным желтком, яйцо летело в ледяной пустоте, между мирами, которые никогда мне не увидеть и не познать. И мне хотелось плакать от одиночества и бессмысленности всего сущего. Я сомлел и заново родился.