Дмитрий Стешин - Коротко и жутко. Военкор Стешин [litres]

На следующее утро я сидел на ступеньках гостиницы у тяжело чухающего генератора, который на последнем издыхании насыщал электронами мой могучий кипятильник. Кто-то тронул меня за плечо. Наш водитель.

– Привет. Куда поедем сегодня?

Я встал и обнял Руслана. Он не удивился.

На заднем дворе славянской «Украины» у каждого была любимая качелька. Саша Коц уважал фиолетового дракона на пружине. Стенин и Фомичев оттягивались на парных качелях, не переставая упрекать друг друга в неправильном, нетехничном или эгоистичном качании. Я сидел на садовой скамейке, привязанной к самому небу цепями, укрытый лапами голубых елей. Лапы создавали иллюзию безопасности и покоя, рожали сказочный уют. Час назад укры с Карачуна ровняли какой-то несчастный квартал за гостиницей. Жители пятиэтажек давно разбежались кто куда, поэтому никто не погиб, не был ранен и не горевал, оставшись без крова. Мы даже не пошли снимать развалины. Там не было ни картинки, ни эмоций. Только оседающие клубы красноватой пыли, которую потом негде и нечем будет отмывать или отстирывать. Невеселый, но богатый жизненный опыт подсказывал, что скоро информационное поле пресытится артобстрелами Славянска, боевой дух и беспокойный ум диванных хомячков найдут себе другой повод для волнений и тревог. Опять же, футбольный чемпионат на носу… А война так и будет идти своим чередом, интересная только тем, кто попал в мясорубку или в ****орез, как называли всякие фатальные экспириенсы славянские ополченцы. Было все это пройдено, заучено и даже описано: «В подвале я увидел знакомую картину – несколько напуганных малышей, униженный бессилием отец семьи, его бесцветная жена и старуха, погрузившаяся во тьму своих воспоминаний. Снимать это в сотый раз не было смысла, и не было смысла идти в машину за вспышкой» [3] Перес-Реверте А. Территория команчей. .

На задний двор упругой походкой вышел Сема Пегов, обмотав чресла несвежим полотенцем. Прошествовал к бассейну, затих, а потом плюнул в него – мы все слышали, но никак не отреагировали. Утром случилось чудо, или явление. Наш небесно-голубой бассейн, поилец унитазов, принявший и обмывший с грязных пыльных тел десятки литров предсмертного кошмарного пота, вдруг поменял свою масть. В одну ночь превратившись в гнусно-изумрудное болото без жаб. Жизнь победила химию и хлорку. В недружелюбной среде зародилось что-то новое, возможно, достойное внимания Босха. Мой стих: «Голые дяди по небу летят, в бассейн “Украины” свалился снаряд» сегодня ночью потерял свою актуальность. Да и дяди почти все разъехались по своим редакциям да по отпускам, оставив умирающий город осыпаться стенами и крышами в саму историю, туда, куда уже ушли десятки тысяч городов, оставленных испуганными людьми, сожженных варварами, разрушенных без причины или от зависти жестокими завоевателями. И даже археологи не плачут по этим городам, сидя в раскопах, полосатых от культурных слоев, как матросские тельняшки. Но наш читатель или зритель должен плакать каждый день, хлебнув дистиллята из нашего увиденного и пережитого. Бог зачем-то определил нас ретрансляторами чужого горя и пока берег, придерживая нас, где надо – за плечи, а где надо – крепко прижимая к земле. Вечером позвонил старый товарищ, которого инфернальный обреченный град засосал на несколько месяцев и позвал на утренней зорьке в небывало интересный трип, исполненный эксклюзива. С касками и бронежилетами опционально.

Утром на какой-то заброшенной станции техобслуживания, нечаянно ставшей базой отряда ополченцев, мы хлебнули кофе того самого дьявольского сорта, который после трех чашек вызывает необратимый некроз тканей желудка. Кофе нам принесла будущая жена Моторолы, и ее ресницы уже хранили какую-то лукавую женскую тайну. Есть по обыкновению не стали – хирургу будет проще ковыряться в кишках и не выяснять, где тут дырка, а где плохо пережеванная картошка или огурец. Длинный, чуть сутуловатый мужик в краповом берете усадил нас в потрепанный джип, и мы отправились в сумрачный и серый мир пригородных пустырей и промзон Славянска. На крайнем блок-посту наш проводник с позывным «Собр» выяснял обстановку по рации. Блок был примечателен тем, что в третьего мая в него долбили прямой наводкой из танка, но когда танк, отстрелявшись, попытался проехать по дороге дальше, его встретил такой дружный залп, что механу даже не пришлось искать заднюю передачу – сама воткнулась. Кто-то из ополченцев принес показать российский флаг, реявший в тот день над блоком. Я чужд благоговению перед госсимволами, но тут и меня проняло. Не роса этот флаг целовала, а осыпь от осколочно-фугасных и вторичная – от бетонных блоков. И ярость и отчаяние обреченных записались на этот кусок материи, как двоичные символы на компакт-диск. Я даже не решился его потрогать. Истерзанный флаг унесли, спрятав чуть ли не на груди, а мы поехали дальше.