Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

— Лежать! — гаркнул я, и он замер, глядя ошалело на меня. — На живот! Руки раскинуть!

Он послушно перевернулся на живот, раскинул на грязной листве руки. Я врезал ему ботинками по ребрам. Раз, другой, третий, и приговаривал сквозь зубы:

— Виноват, виноват, ты во всем виноват!

Он дергался под ударами, сжимался, орал: за что? Я схватил его за волосы и несколько раз сунул мордой в землю. Очки у него свалились, остались на траве. Потом подхватил, как котенка, за шиворот и поволок, подталкивая пинками. Он кричал, дергался в руках, хрипел.

— Не крутись! Шлепну сейчас, мразь! А ну шагай, — отпустил я его и ткнул в спину автоматом.

Я привел его во двор к нашим машинам, толкнул к омоновцам:

— Держите! Снайпер… Стрелял, гад, в нас!

— Не стрелял я, не стрелял… Я не вижу, — заскулил он.

— Иди сюда, падаль, сейчас разберемся, — подхватили его омоновцы, а я направился в свой подъезд, нашел Никитина.

— Не сработало, — сказал я.

— Видел…

Снова ухнула пушка и опять началась молотьба. Белый дом полыхал сильней, стены становились черными, на этот раз стреляли недолго. Что-то на мосту происходило? Какие-то машины подъехали, что-то решали. Мы недосмотрели, весь взвод позвали во двор. Оттуда нас двинули ближе к Белому дому, вокруг которого становилось все многолюдней, вероятно, народ увидел, что из парламента не стреляют, опасности нет, и стали сжимать кольцо, ползли, как шакалы, к издыхающему, но пока опасному зверю. Множество кинокамер, фотоаппаратов. Журналисты лезли к самому зданию, а некоторые готовы были ворваться в дом.

— Видал, лакеев сколько, — с усмешкой кивнул в их сторону Никитин. — Завтра все оправдают! Там, по телику, показывают, как писатели в очередь стоят, чтоб поздравить президента, задницу ему лизнуть. Полковник сказал, что Черниченко призывает: раздавить гадину!

Я видел не один раз на экране Черниченко. Он ненавидел людей и не скрывал этого. Рая звала его злой старой обезьяной. Каждая черточка его лица излучала ненависть к роду человеческому, так же как и у попа Глеба Якунина. Поп понятно почему озлобился: сидел много лет, пострадал, а Черниченко почему? Должно быть, просто натура такая, родился таким. Но его злобная ненависть, открытая яростная ненависть к людям мне не нравилась. Никитин умел презирать и ненавидеть людей весело. Вот это мне подходило. Людей стоит ненавидеть, но зачем себя сжигать при этом. Какая польза тебе от такой ненависти?

— Смотри! — крикнул я Никитину.

Пятеро корреспондентов — один с телекамерой, остальные с фотоаппаратами, — пригибаясь, бежали к подъезду Белого дома метрах в ста от нас. Проскользнули где-то, гады! Я вскинул автомат.

— Погоди! — остановил Никитин. — Дзержинцы на первом этаже. Не пропустят.

Я думал, что их быстро вернут, но они исчезли надолго. Лишь минут через десять из дома показалась группа людей. Кого-то выводили спецназовцы в масках, некоторые были в шлемах. Шли быстро, вели двоих. Один высокий, черный, усатый. Лицо знакомое. Другой поменьше: худощавый, круглолицый. Скорее всего, их не вели, а сопровождали. Шли они уверенно.

— Президенты, — сказал Никитин. — Аушев с Илюмжиновым. На переговоры ходили.

Президенты свернули в сторону по дорожке и скрылись из наших глаз за углом дома. Через минуту показалась другая группа, побольше. Этих вели. Были среди них и корреспонденты, которые недавно прорвались в здание. Вели их к нам.

— Идут, голубчики! — весело проговорил Никитин.

— Товарищ лейтенант, арестованы в здании, — обратился один из конвоиров к Никитину. — Приказано сдать в милицию.

— Можете доложить: приказ выполнен, — весело проговорил Никитин. — А нам приказал: — Обыскать!

— У меня личное оружие. Я из охраны президента Аушева, — громко и гордо заявил черноусый в военной камуфляжной куртке и таких же брюках. — Пистолет я не сдам.

— Отобрать! — резко приказал Никитин.

Я кинулся к охраннику. Он отступил, сделал движение рукой к карману.

— Стоять! Стреляю! — гаркнул я. — Руки в стороны. Быстро!

Он нехотя развел руки. Я зашел сзади и резко крутнул ему руку за спину. Он согнулся, и в это время Сучков врезал ему сапогом по лицу. Мы силой уложили его на землю, отняли пистолет и попинали немного, сбили спесь.

Тем временем обыскали группу арестованных, забрали у них кинокамеру, фотоаппараты, и Никитин крикнул им:

— Ложись!

Арестованные растерянно переглянулись. Все они были не мальчики, солидные люди. Некоторые с сединой, с брюшком.