Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

— Страхуй!

И выскочил из-за камней навстречу афганцам. Они остановились, не растерялись. Старший вытащил из-за пазухи документы и протянул Никитину. Он взял, отошел от них в сторону, чтобы не заслонять их собой от меня, и стал изучать документы. Я следил за афганцами. Они стояли молча, ждали, глядели на Никитина. Он проверил документы и вернул. Афганцы направились дальше мимо меня. Никитин стоял на тропе, смотрел им вслед, ждал чего-то. Когда они отошли от него шагов на пятнадцать-двадцать, Никитин неожиданно заорал:

— Эй, стой!

Я вздрогнул, не понял. Я видел, как афганцы недоуменно обернулись, и тотчас затрещал автомат Никитина. Старший взмахнул руками и осел на тропу, а младший успел кинуться в сторону, но споткнулся, упал лицом вниз и стал дергать ногой, осыпать камешки.

Я растерялся, сжал автомат в руке, ничего не понимая, смотрел испуганно, как Никитин кинулся к старшему и стал ощупывать его одежду. Перевернул на спину. Только теперь я догадался, что произошло. Стало стыдно и мерзко. У меня задрожали руки, и я отложил автомат в сторону, на камень, и рукавом вытер пот, заливающий глаза. Никитин подхватил под мышки старшего афганца, приподнял и попробовал волочить к обрыву. Афганец, видно, был тяжел, и Никитин сердито крикнул мне:

— Иди помоги!

Я, суетясь, грохоча ботинками по камням, подбежал к нему. Вдвоем мы подволокли афганцев по одному к обрыву и столкнули вниз. Стояли, смотрели, как поднимается пыль оттуда и затихает шум осыпающихся камней. Когда затихло, Никитин огляделся, подмигнул мне с усмешкой, достал из кармана пачку денег, отщипнул часть, не считая, и сказал покровительственно:

— Держи и помалкивай!

Я глядел на него, чувствуя отвращение. Меня тошнило от жары и запаха крови. Я еле сдерживал рвоту, дышал открытым ртом.

— Успокойся, держи… Они нас не жалеют.

Вечером, в тот день, я впервые попробовал анашу. Не понравилось, вырвало. Долго еще было мерзко, не хотелось видеть Никитина, слушать его болтовню, чувствовать покровительственное отношение.

Это воспоминание мешало, не подпускало к телефону.

Потом, в Афгане, я увидел и услышал еще не такое, привык и даже подружился с Никитиным. Не раз бывали в переделках, не раз выручали друг друга. Никитин был отчаянно смел. Казалось, совершенно не думал о том, что он смертен. Он никогда не чувствовал угрызений совести, не мучился, как я, когда приходилось жестоко убивать, и учил меня этому. Я оказался хорошим учеником. Год служили с Никитиным. Он раньше меня был призван в армию, и раньше вернулся на гражданку. Я ничего о нем не слышал и не знал, что он в Москве.

Я позвонил ему. Командирский, уверенный голос Никитина узнал сразу. Я назвался и услышал радостный рев.

— Серега, ты! Братушка! Ты где?

— Дома. Паша мне телефон дал, рассказывал о тебе с восторгом. Завидуем тебе. Только ты один делом занимаешься, — польстил я ему.

— Паша тоже не дремлет. Я видел, какая у него «девятка»! А ты на заводе? Он говорил, на сверхсекретном!

— Ага, на самые сверхсекретные сковородки переходам. Летающие. Безмоторные.

— А как же они без мотора летают? — хохотнул Никитин.

— При помощи катапульты. Ловкая рука жены называется. Последний писк науки и техники…

— Да-а, работа завидная, а я тебя хотел к себе переманить, — балагурил Никитин. — А тебя, видать, со сладкого места калачом не сманишь.

— А ты не калачом попробуй, а пряником. Может, получится…

Никитин запнулся, замолчал, видно, понял, зачем я звоню, и я догадался, что не так просто попасть в ОМОН.

— И ты пошел бы к нам? — почему-то вкрадчиво, но серьезным тоном спросил Никитин.

— За этим и звоню, — не стал я дипломатничать, ответил также серьезно.

— А как же летающие сковородки? — снова перешел на иронический лад Никитин. Видимо, принял решение.

— Обойдутся, переквалифицироваться неохота, — теперь уж хохотнул я.

— Ты, я думаю, знаешь чем мы занимаемся?

— Догадываюсь.

— Заходи завтра… Мы недавно парня потеряли. Поговорю, может быть, заменишь.

В понедельник я трижды рассказывал разным начальникам свою короткую биографию, с каждой встречей начальник был выше рангом. Заполнил анкеты и стал ждать вызова. Рае не говорил, хотел сказать, когда решится. Был уверен, что примут. Никитин сказал: если не судился, не привлекался, то стопроцентная гарантия. Я усерднее стал заниматься в секции каратэ, усерднее качаться дома. Уныние, грусть отступали. Надежда укреплялась. Никитин раза два приводил меня в спортзал, где тренировались омоновцы, познакомил с ребятами.