В Хижняк - Конец черного лета

Но уже через несколько минут настал черед Федора и его болельщиков незлобливо и весело подтрунивать над незадачливым капитаном противоборствующей команды. Он никак не мог разорвать ни одной из десяти тонких капроновых нитей, полученных от Федора. На пальцах и ладонях его уже появились багровые следы, а капрон не поддавался. И тогда Федор собрал все эти нити в одну прядь и обмотал ими ладонь. Несколько секунд он смотрел в зал, а затем, сделав два-три неуловимых движения, разорвал белоснежную капроновую веревку. Зрители только ахнули, а затем завопили, захлопали, повскакивали с мест. Даже видевшие и не такие виды члены жюри были озадачены, но факт оставался все же фактом. (Завьялов так и не раскрыл секрета этой своей недюжинной силы.)

И дела у Федора пошли веселее. Правда, Вова из Львова еще разок заставил его поволноваться, напряженно подумать над какой-то головоломкой из области социологии. Федор хоть ответил и не совсем правильно, но так остроумно и ладно, что жюри посчитало этот эпизод ничейным. А общий счет был все же в его пользу — 25:23. Надо отдать должное и Академику из древнего города: он первый поздравил Федора, энергично потряс своей ручкой его мощную ладонь и так же весело, как входил, укатился со сцены, бормоча что-то с улыбкой себе под нос.

На следующий день только и разговоров было, что о победе покрасчиков в КВН.

— Молодец наш бугор, не уступил Вове из Львова!

— А тот ничего, тоже может…

— Ну, как чувствуешь себя, бригадир? — Это уже Никита спрашивает у своего вчерашнего капитана. — Как мы их?

— Хойошо, культойг!

— Зачем дразнишься?

— Да что ты! Просто слышал от кого-то, что эта штука инфекционная. Вот твои вирусы и перешли ко мне.

— И вовсе нет. Все великие люди грассировали.

— Хочешь вровень с ними встать? А где же тогда твое «г» вместо «р»?

Никита огорченно махнул рукой, и они оба рассмеялись. Но улыбка тут же сошла со смуглого лица бригадника. Это Федор спросил его в упор:

— Скажи, откуда вон тот ящик с отражателями взялся?

Он подошел к возвышавшейся над ящиком пирамиде свежепокрашенных отражателей.

— А, этот? Этот ребята прихватили у первой смены. Те дали полторы нормы, порешили не показывать. Бояться, что им могут норму повысить.

— Так! Повысить, говоришь, могут? — с холодной яростью, еле сдерживая себя, произнес Федор. — Кто это сделал? — он с силой тряхнул Никиту за отвороты куртки.

— Морж… э… э… Гришаня, Арбуз, — пролепетал он.

— Собери всех, всю бригаду. Понял?

Собрались быстро. Расселись как всегда в основном на корточках. Федор обвел взглядом всех. Казалось бы, однородная масса должна была предстать перед ним. Но бригадир хорошо знал, что это далеко не так. Даже одинаковую для всех одежду каждый умудрялся носить по-своему, то ли перекраивая ее на свой лад, то ли привнося в нее что-то новое, близкое и нужное именно ему и никому другому.

Вот Мотыль — худой, черный, длиннющий парень — почему-то в зоне буквально все высокие, за метр восемьдесят, люди носят кличку «Мотыль». Но как ладно сидят на нем чистые узкие — и это во время нелегкой работы — брюки, как аккуратно перешита прикрывающая его макушку черная кепка. А рядом с ним Профессор — с покраски, в очках с неизменной вишневой резной палкой в руке. Даже эту роскошь позволили ему в зоне, зная о его легкой хромоте, ценя его чуть ли не идеальные знания своего дела. Он тоже подтянут, чисто выбрит, даже элегантен на фоне таких, как Кишка, Лимон, Колбаса — они и в праздничные дни не очень-то следят за собой, уповая на то, что «вот на свободе будем иметь много нехреновых шмоток, а сейчас на кой ляд выхорашиваться». Но их далеко не все поддерживают: чистота, уход за собой считаются здесь вещами необходимыми, просто обязательными, а тот, кто рискнет после работы показаться где-либо в жилой зоне с грязными руками или лицом, может нарваться на крупные неприятности от своих же. Тут могут «гупнуть» довольно сильно и порой без предупреждения…

Федор еще раз, уже спокойнее, без раздражения, вызванного разговором с Никитой, окинул быстрым взглядом своих бригадников. Нет, они не были для него, да и вообще единой массой, о каждом можно рассказать такое, что никак не относится к другому, а является только его свойством, его характерной чертой. Но вот сегодня некоторые разные объединились для общего нехорошего дела, и это нельзя оставить без последствий.

— Я хочу, чтобы вы мне напомнили, как в зоне крестят того, кто уводит чужую пайку, — собственный голос, глухой и зловещий, показался Федору чужим.