Святослав Рыбас - Зеркало для героя [сборник]

Не первый раз раздавался призыв к объединению. Наверное, со времен удельных княжеств Киевской Руси звучал он в сердце военных. Докатилось его эхо и до турецких берегов, и русская душа не осталась к нему равнодушной. Большинство корпуса ждало команды выступать и штурмом брать перешеек у Булаира, как будто это был выход из «Крымской бутылки». Меньшинство подавало рапорты о переводе в беженцы или дезертировало.

Неопределенность тянулась до тех пор, пока генерал Шарпи не приказал сдать оружие.

Кутепов ответил: приходите и забирайте силой, по-другому не отдадим.

Шарпи распорядился сократить пайки.

Развязка приближалась.

Сколько они могли протянуть? Надо было либо начинать войну, либо покориться.

По городу потянулись колонны в белых рубахах, с примкнутыми штыками. В лагере начались смотры. Оркестр играл марши.

Французский комендант, полковник Томассен явился в штаб корпуса и прямо спросил:

— Будете атаковать Константинополь?

— Нет, — ответил Кутепов. — Пойдем походным порядком в Сербию.

«Мы не бессловесная масса, — следовало из его слов. — Рассеять нас не удастся».

Томассен доложил в оккупационный совет, что обстановка накаляется, надо прислать подкрепление. Полковник Томассен еще помнил недавнее письмо Кутепова по поводу вызова русскими французского лейтенанта: «В вопросах чести никакое подчинение и никакие угрозы не могут заставить нас забыть ни своего личного достоинства, ни, в особенности, традиций нашей армии, знамена которой находятся в нашей среде».

Шарпи понял опасения Томассена. Он знал, что если не ответить на этот вызов, потом разговаривать с Кутеповым будет еще труднее.

К Галлиполи подошла эскадра боевых кораблей — два броненосца, три крейсера, миноносцы, транспорты — встала на рейде на расстоянии выстрела от кутеповского штаба.

Томассен предложил Кутепову:

— Завтра высаживаем десант, начинаем учение по захвату города.

— В пятнадцатом году здесь, кажется, уже был десант? — спросил командир корпуса, намекая на провал англо-французского десанта. — Я понимаю, насколько важны подобные маневры. Но по странному совпадению на завтра назначены маневры всех частей русской армии по овладению перешейком.

«Мы пойдем на Константинополь, — таким была суть его ответа. — Лучше не дразните!»

И кто знает — они бы взяли древний Византий, сомкнулись бы с армией Мустафы Кемаля, вышибли бы союзников и погибли бы со славой.

Они не боялись смерти, французы это поняли. Эскадра ушла. Торжество русского военного духа должно было как-то выразиться в суровой, почти нищей обстановке. Требовалось что-то такое же суровое и великое, как и жизнь обреченных, но несдающихся людей.

И никто не знал — что же?

Пауль тоже не знал. На алтарных дверях полковой церкви нарисовали архангела Гавриила в багряном плаще, с поднятыми ветром волосами и белой лилией в руке. Пауль думал: нужно что-то вечное, как молитва.

За рекой, над обрывом размещался в холщовом строении корпусной театр и там ставили чеховский «Вишневый сад». Пьеса из недавней русской жизни притягивала, доводила до злой тоски. Россия представлялась вырубленным садом, а все — чеховскими героями, этими непрактичными Гаевыми, предприимчивыми Лопатиными и даже мечтательными студентами Петями Трофимовыми, которые мечтали о переустройстве жизни.

Переустройство грянуло. Нынешние зрители, преодолев реки крови и грязи, смотрели пьесу как страшный сон и чувствовали, что они тоже обречены исчезнуть. Казалось, даже души умерших слетались к корпусному театру, чтобы прикоснуться к потерянному отечеству. Это был новый памятник.

Теперь уже не узнать, кому пришла в голову мысль поставить на кладбище памятник Белой идее. Там уже стояло множество крестов, и ветер постукивал вырезанными из жести венками о железные перекладины.

Это должен был быть памятник всем погибшим, умершим и живым. Во взводе лишь Артамонов открыто насмехался над замыслом увековечить позор изгнания, раздражал всех обитателей палатки.

В один из апрельских дней Артамонов не явился на вечернюю поверку. Он был арестован.

— Туда ему и дорога! — сказал Гридасов. — Допрыгался. Теперь ему не сдобровать. — И повторил слова генерал-майора Пешни, командира Марковского полка: — Все протестующее в гражданскую войну выводится в расход во имя сохранения престижа и спасения власти.

Над лагерем зеленело вечернее небо, с пролива дул ветер и шумели волны.