Рамита Наваи - Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране [litres]

– Ого, откуда такой акцент? Давно не были в Иране? Простите, не хочу показаться грубым, но акцент у вас сильнее, чем у Джорджа Буша. Приехали из Америки, да? – Водитель вытянул шею, рассмеялся и принялся разглядывать его в зеркале заднего вида.

Дариуш вздрогнул.

– Да, из Америки. Мы жили рядом с Вашингтоном. Но никогда не хотели уезжать из Ирана, у нас не было выбора. – Он говорил извиняющимся тоном.

– Двадцать лет, значит, не были дома! У вас-то акцент настоящий, не то что у этих богатеньких деток, которые едут в отпуск на неделю, а вернувшись, притворяются, что забыли фарси. Ах, Великий сатана! Что угодно отдал бы, чтобы съездить в эту обитель дьявола. Моя подруга три дня простояла в очереди в американское консульство в Стамбуле, а те ей считай что в лицо рассмеялись. Для них все мы террористы. – Он увеличил громкость радиоприемника.

Передавали монотонное евротехно – глухое «тынц-тынц-тынц». Когда Дариуш бежал из Ирана, любимицей таксистов была Глория Гейнор, I Will Survive .

Несмотря на закрытые окна, в щели и трещины старого белого «пейкана» проникали холодные струи воздуха. «Пейкан» – иранская версия «хиллман хантера» 1960 года, – погромыхивая, летел вперед на полном ходу.

В Тегеране принято ездить лишь на одной скорости: максимальной. С новым мотором видавшие виды «пейканы» с треском выжимали сто двадцать километров в час – не хуже любимого иранским средним классом «пежо». Товарищи Дариуша по МЕК не раз шутили, что он скорее погибнет в автокатастрофе на улицах Тегерана, чем от рук правящего режима, – и, вероятно, были правы. Разбитые в лепешку машины, окровавленные пассажиры и даже трупы на асфальте были в Тегеране привычным зрелищем. МЕК беспокоились и из-за пробок; для бегства решено было использовать мотоцикл, а не машину, которая непременно застряла бы в пробке. Но в этот час улицы были призрачно пусты. За окном проносились виды Тегерана: высотные и низкие дома, жилые кварталы, офисы, больницы и школы.

Дариушу казалось, что раньше Тегеран не был таким уродливым. Он помнил старые величественные особняки, извилистые переулки, элегантные французские дома, виллы, сады с плодовыми деревьями, чистый город без пробок. А сейчас перед его глазами мелькала неприглядная мешанина серых бетонных блоков, аляповатых плит крапчатого мрамора, высоких псевдогреческих колонн и ярких пластиковых труб. Над его городом надругались. Дариуш стиснул зубы; его пронзила злоба. Злоба всегда приносила облегчение. Иногда он чувствовал, как она покидает тело, – ощущение было физическим. Мышцы расслаблялись, дышалось свободнее. Тогда он боялся, что утратит мотивацию, откажется от борьбы. Но не сейчас. Они захватили его город, и он был готов.

Такси свернуло на Вали-Аср – улицу, для всех тегеранцев связанную с воспоминаниями о доме. На первый взгляд здесь ничего не изменилось. Те же зеленщики, бутики, кафе и рестораны, роскошные витрины и бродячие торговцы. Только баров не стало – виски-румов, которые так любили его родители; прокуренных бильярдных, открытых всю ночь; дискотек с очередями у входа. И хотя ему неприятно было в этом признаваться, без них Тегеран стал лучше – все это было пагубное тлетворное влияние Запада, укоренившееся в его стране и разложившее ее основы. А неприятно, потому что в том Тегеране, танцуя и выпивая на улице Пехлеви, его родители были счастливы. Но ему также было неприятно от того, что его родители попали под влияние этой дурной культуры. Мысленно он пытался оправдать их: они просто поддались общему увлечению тегеранского среднего класса в 1970-е. Но он отвергал этот путь. Организация указала ему истинную дорогу, и Дариуш знал, что Бог за ним следит.

На дорогах прибавилось машин. Город медленно просыпался ото сна. Мимо прошел согбенный старик, толкая тележку с апельсинами. Хотя у него не было даже залысин, он выглядел лет на сто, а голос был еще древнее – тонкий хрип, заглушаемый ревом моторов и свистом весеннего ветра.

– Ох, бедняга. Эй, дедушка, сколько? – подозвал водитель старика.

– Триста туманов кило, сынок. Апельсины свежие, только что собраны на благоуханной земле Моши, – прошептал старик, подняв утонувшую в сутулых плечах голову и взглянув на нас поблескивающими катарактой глазами.

Древней выглядела даже его одежда: рубаха в пятнах и дырах, но с нелепым накрахмаленным воротником и манжетами висела на его тощей фигуре, крестьянские штаны истертыми складками падали до земли.