Эндрю Миллер - Переход

Вокруг кишат косяки рыбешки, объедают водоросли с корпуса. Паруса обвисли. Мод их не убирает – от них какая-никакая тень. Ходит в шортах и футболке, затем в одних шортах, затем нагишом и в шляпе. Шляп больше одной – ее собственная синяя бейсболка и соломенная шляпа, давным-давно найденная в рундуке носовой каюты, потрепанная жизнью панама с водяными знаками на соломе, расползается, но носить можно. Джон Фантэм ее, что ли, носил? Мод она в самый раз, и в ней попрохладнее, чем в бейсболке.

Она делает растяжку (кое-что помнит из Тимовой йоги). Курит, спиной прислонясь к железной мачте, а когда мачта слишком горяча – к контейнеру спасательного плота. Конденсационный след самолета, розовая ссадина в разливе закатного солнца – событие. Или птица, что почти сливается со своей стихией.

Можно запустить мотор – солярки целый бак, – но тишина совершенна, а мотор ее нарушит.

Мод думает поплавать, и мысль, едва возникнув – вода так нежна, так прохладна, – перерастает в аппетит, в жажду. Яхта идет по течению не шустрее старика, гуляющего с ребенком, но то же течение понесет и Мод. Где тут риск?

Она травит с кормы плавучий линь, затем идет на бак, к носовому релингу. Кладет панаму на палубу – и переживает наготу острее, чем если бы просто скинула одежду, – полминуты наблюдает за выцветшим зеленым колдуном на ванте, подкарауливает ветер – ленточка подрагивает, но висит вяло. Мод идет вперед, пальцы ног обнимают край палубы. Мод вспоминает женщину из ночной передачи – та стояла, как сейчас Мод, у края, над пропастью, спина красна от холода, а у Мод – от солнца. Сродство – не то чтобы сестринское, но некое сродство, опознание, различение швов, словно хирург одной нитью прошил разные сердца, и порой нить натягивается до звона. Мод переводит взгляд на горизонт, пошатывается – столько света, что кружится голова, – а затем нырок, и голова дробит поверхность воды на золотые осколки.

Едва всплывает и задирает голову к диковинному сиянию собственной лодки, видит, как зеленая ленточка отрывается от ванты и изгибается, словно синусоида на экране осциллографа. Паруса набирают воздуху, яхта клонится прочь. Линя из воды не видно. Мод брыкается. Вода холодна, а яхта успевает отойти на двести ярдов, прежде чем вновь опадает ленточка и обвисают паруса. Мод отыскивает линь, взбирается, забрасывает себя на палубу под автопилотом. Сидит в кокпите, истекает водой. Ее потряхивает (адреналин готовит тело к ране, предчувствует рану), а когда в церковном полумраке кают-компании она пытается свернуть самокрутку, руки ходят ходуном, и табак рассыпается по пайолу.

Ночью она ложится на палубе и следит за спутниками. Яхта дрейфует. Паруса шуршат, словно кто-то неугомонно ворочается во сне. Мод в спальнике, под головой свернутый свитер цвета морской волны, который она носила в бристольской квартире в ту зиму, когда только забеременела, а квартира пахла тостами, пылью, сгоревшей на батареях.

Мод спит двадцать минут, десять, сорок. Всякий раз, просыпаясь, чувствует чью-то руку на бедре, на щеке, в щелочки между веками видит грозди звезд на горизонте.

Что-то проплывает мимо, некие существа. Она слышит, как что-то дважды огибает яхту, очень медленно, затем удаляется. Сквозь заглушку свитера снизу доносятся звуки. Может, звуковые эффекты воды, совокупной акустики кают-компании – яхта всегда была музыкальным инструментом. И все же соблазнительно выползти из спальника, на цыпочках сбегать в кокпит, сунуть голову под крышку люка и увидеть .

(Что увидеть?)

Поутру, потея в спальнике под жарким солнцем, она просыпается, посмотрев сон о медленных поездах, а яхту окружает островок из лампочек. Их тысячи, и при каждом касании лодочного корпуса колбы толкаются и звенят. Мод осторожно размешивает их отпорником. Кое-какие побились, проветривают нить накала, но большинство целы и – стеклянные скорлупки сигналят солнечным светом – как будто включены.

Давно они странствуют по морю? Долгий у них заплыв? Мод зачерпывает лампочки ведром, разглядывает. «Дженерал электрик». Шестьдесят ватт. Прозрачные. Штифтовые цоколи заскорузли от соли, ржавеют. Мод оставляет себе одну, остальные отпускает на волю.

Как стеклянная рыбья икра.

К полудню поднимается ветер, зюйд-ост, легкий бриз, но парусам хватает. Лампочки стучат у бортов, а затем отпускают яхту, и море темнеет, и Мод одевается. Деловита, трудится. По лагу после Фалмута она прошла тысячу четыреста восемьдесят морских миль. Под ней – на карте отмечено – затонувшие горы под названием Атлантида.