Харуки Мураками - Возникновение замысла [litres]

– Наведаться к вам на следующей неделе наверняка еще будет преждевременно, да? – спросил Мэнсики.

– Это вам решать. Не мне об этом судить. Хотя мне кажется, не будет ничего страшного, если вы заедете и через неделю.

Мэнсики помолчал в трубку.

– Мне нужно подумать. Вопрос весьма деликатный.

– Времени у вас достаточно. Картина будет готова еще не скоро, и возможность представится не раз и не два. Мне все равно: приезжайте хоть в следующий раз, хоть еще через неделю.

Мэнсики впервые при мне в чем-то сомневался. Мне всегда казалось, что отличительная черта этого человека – стремительное принятие решений в любой ситуации, без колебаний.

Меня так и подмывало спросить, следил ли он в свой бинокль за моим домом? Разглядел ли девочку и ее тетю? Но я отказался от этой мысли, посчитав, что благоразумнее будет не касаться этой темы до поры, пускай он заговорит об этом сам. Хотя под прицелом его окуляров – дом, в котором я живу.

Мэнсики еще раз поблагодарил меня.

– Простите за мои хлопотные просьбы.

Я ответил:

– Да что вы! Я даже не считаю, что для вас что-то делаю. Я же просто пишу портрет Мариэ Акигавы. Хочу рисовать – и рисую. Мы же решили с вами, что и формально, и фактически все будет выглядеть именно так. Поэтому благодарить меня в этой ситуации совершенно не за что.

– Но я все равно вам очень признателен, – тихо произнес Мэнсики. – В самых разных смыслах.

Я понятия не имел, что значат «разные смыслы», но спросить не решился. Уже поздно, ночь. Мы пожелали друг другу приятного сна и закончили разговор. Однако я положил трубку, и в голове у меня вдруг пронеслось: возможно, Мэнсики ждет долгая бессонная ночь. Я уловил это в напряженных нотках его голоса. Наверняка ему тоже есть над чем поразмыслить.

Всю неделю ничего особенного не происходило. Командор не объявлялся, замужняя подруга не звонила. Неделя прошла очень спокойно – и только осень сгущалась вокруг меня. Заметно возвысилось небо, идеально очистился воздух, а облака будто кистью выводили красивые белые линии.

Я неоднократно рассматривал три своих наброска Мариэ Акигавы. Разные позы, разные углы зрения – рисунки мне самому казались чарующими и полными намеков. Однако я с самого начала не собирался выбирать из них один в качестве предметного эскиза для портрета. Все их я нарисовал – как и говорил девочке – для того, чтобы лучше понять саму ее суть, проникнуть внутрь ее бытия.

То и дело рассматривая три эти наброска, я сосредоточивался и пытался воссоздать у себя внутри образ девочки в деталях. И при этом у меня возникало ощущение, будто облик Мариэ Акигавы и облик моей сестры перемешиваются у меня в сознании в единое целое. Но я не мог для себя решить, уместно это или нет. Как будто души этих двух девочек, почти ровесниц, где-то – в потайном дальнем уголке меня самого, куда нет доступа – уже стали созвучны и переплелись между собой. И мне не под силу их распутать.

В четверг доставили письмо от жены. То была первая весточка от нее с тех пор, как в марте я ушел из дому. На конверте привычным для меня красивым почерком выведены адресат и имя отправителя. Она по-прежнему подписывалась моей фамилией. А может, до официального развода пользоваться фамилией мужа просто удобнее.

Я аккуратно отрезал ножницами край конверта. Внутри открытка с фотографией белого медведя на вершине айсберга. В открытке – слова благодарности за то, что я быстро поставил печать и подпись и отправил документы обратно.

Привет! Как поживаешь? У меня все более-менее хорошо. Живу пока все там же. Спасибо, что быстро заполнил и вернул документы. Я очень благодарна. Будут новости по оформлению – позже дам знать.

Сообщи, если понадобится что-нибудь из оставленных в доме вещей. Позабочусь, чтобы прислали тебе службой доставки. Так или иначе, надеюсь, что новая жизнь у каждого из нас сложится удачно.

Я раз за разом перечитывал записку, надеясь уловить в ней хоть каплю ее настроения, скрытого между строк. Но не обнаружил в этом кратком тексте ничего, кроме слов, – ни настроения, ни намерений. Юдзу лишь передавала мне изложенное на открытке сообщение.

Не мог я понять и еще одного: почему так долго готовили наши разводные документы. Ведь ничего сложного – простая формальность. И Юдзу, по идее, тоже хотела поскорее расторгнуть со мной отношения. Но прошло уже полгода, как я ушел из дому. Чем она занималась все это время? О чем думала?

Я очень внимательно рассмотрел белого медведя на открытке, но и в картинке этой не нашел никакого намека. Почему именно белый медведь? Наверняка же, какая открытка оказалась под рукой, ту Юдзу и взяла, предположил я. Или же этот мишка на маленьком айсберге, который не ведает, куда ему податься, и дрейфует по воле морских течений, – намек на меня самого? Да нет же, все это мои домыслы.