Вероника Кияница - Гимназия С.О.Р. Чёртов Побег.

- Ничего деточка, ничего. Сейчас устроим тебя. Там и отдохнёшь и оправишься, - причитал серобородый домовой, представившийся Подушкиным Нафаном Валерьевичем. Я тем временем шла с ним рядом и старательно выдавливала из себя слёзы покрупнее. Не держи он меня за руку, уже давно бы сбежала, но вот что обидно - домовые то мелкие, мне до плеча не достанут, а сильные - даже пытаться вырываться бессмысленно

Вместо ответа я громко и выразительно всхлипнула. Ну домовой он, или кто, в конце-то концов? Пора ему разжалобиться уже.

- Лаврентий Никифорович у нас леший с добрым сердцем, - тут же заверил домовой, говоря о славно-известном ректоре гимназии Социализации Опасных Рас. Мужичок ободряюще похлопал меня руке. - Он рассудит по справедливости и направит куда следует.

- Это ошибка, - всхлипнув еще разок, заговорила я. - Зачем вы ведёте меня к нему? Отпустите, а? Нафан Валерьевич...

- Что ты, что ты, девочка? - взволновано покачал головой домовой, от чего его борода заболталась в воздухе. - Мне тебя с письмом от службы надзора доставили, а не абы как, с просьбой перевоспитать привели. Ежели письмо от надзора к абитуриенту приложено - приказано сразу к ректору вести.

Я еще раз жалобно всхлипнула. Мои руки и даже подбородок дрожали так, словно я вот-вот лишусь чувств. А изобразить это как следует не так-то просто! Но, результат моих упорных тренировок, был безупречен - даже мне самой становилось себя всё жальче, от чего я снова всхлипнула. Бросив на меня взволнованный взгляд, домовой покрепче ухватил мою руку и зашагал еще быстрее.

- Лаврентий Никифорович! Лаврентий Никифорович! - заголосил он еще до того, как открыл дверь приёмной. - Лаврентий Никифорович, дела! Ну дела! - веско закончил он, поставив меня напротив стола ректора и наконец отпустив руку.

- Мавка? - осведомился ректор, который совершенно точно был лешим, вот только выглядел очень странно. Пиджак, галстук бабочка, опрятно расчесанные волосы, и даже длинные рыжие брови уложены и приглажены, как у выставочного кота.

Это здесь такое из леших делают? - с ужасом подумала я. Как можно так унижать природную сущность, зов сердца, истинный нрав? Чтобы леший и причесывался? Галстук бабочку носил? Да это же позор на головы всех леших вместе взятых!

Я осмотрелась по сторонам изучая то, что должно было быть берлогой лешего, и чуть не расплакалась, теперь совершенно искренне - от жалости к этому убогому. Светлый ковёр с высоким ворсом, пихтовая лакированная мебель, полки с книгами в опрятных переплётах и хрустальные подсвечники... целая полка хрустальных подсвечников всех мастей и разновидностей. Еще и блестят, словно их без конца полируют. Так могла бы выглядеть комната моего отца - чистокровного водяного, но лешего? Кощунство чистой воды.

- Вот это и странно, Лаврентий Никифорович! - прижав руки к груди, ответил домовой. - На конверте-то значится что черт! - на этих словах Подушкин протянул ректору уже триста раз проклятое мною письмо службы надзора. Жаль, что мы черти не умеем сжигать глазами, а то уже давно бы избавилась от этой гадости. - Бедняжечка говорит, что обознались они, - жалостливо добавил домовой.

- Ну коли она черт, то другого и не скажет, - веско аргументировал леший, что с одной стороны заставило меня проникнуться к ректору уважением - не глуп и наших знает. А вот с другой, мне то это совсем ни к чему.

Спохватившись, что слишком долго стою без дела, я убийственно несчастно всхлипнула. Вздрогнув осиновым листочком, прижала к груди ладони и так замерла - эффектно, красиво.

- Любезный Нафан Валерьевич, сходите за Митей. Скажите, что гимназистку ему новую привели, - окинув меня печальным взглядом, сказал ректор.

Домовой тоже бросил на меня беспокойный взгляд и быстро засеменил к лешему на своих коротких ножках.

- Может и правда ошибка? - едва слышно прошептал он на ухо ректора, но я услышала. Чертов слух всё же поострее нежели слух водяных на суше, вот только показывать, что слышу нельзя, так что всхлипываю. Лишним не будет.

- Ну вот Димитрий Авдеевич придёт, с ним вместе и разберёмся, его тут гимназистка или не его, - ответил ректор Лаврентий Никифорович и двумя пальцами покрутил рыжую бровь, снова укладывая опрятной завитушкой. - А то, ведь случаи всяческие бывают. Пусть и он со мной ученицу оценит.

Домовой нахмурился, преисполнился важностью и кивнул.

- Разберутся они сейчас, деточка, - пообещал мужичок, направляясь к выходу из приёмной. - Димитрий Авдеевич у нас человек чистого сердца, благородных помыслов. То, что надо, человек! - заверив меня в этом, домовой выскочил за дверь.