Аньес Мартен-Люган - Однажды я станцую для тебя [litres]

– Не хочешь заехать ненадолго в Париж до окончания больничного?

– Нет, у меня клиенты…

На самом деле я легко могла бы заскочить на сутки в Париж: достаточно попросить, и Кати подменит меня, поверив, что это мне во благо. Хотелось бы знать, действительно ли это будет во благо. Сомневаюсь…

– Но если ты захочешь приехать ко мне, встретиться со мной здесь…

Новое молчание. Способен ли он на поступок, чтобы спасти нас? Чтобы удержать меня?

– Ох, это будет очень сложно.

Я получила ответ, и он причинил мне боль.

– Я так и думала, если честно… Очень жаль…

Я услышала, как его громко позвали. Он крикнул: “Я здесь, сейчас приду!”

– Извини, мне надо идти. Послушай, Ортанс, я… я подумаю, может, что-то получится. Но ничего не обещаю.

Его снова позвали. На этот раз девчоночий голос звал папу.

– Черт, – сквозь зубы выругался он.

– До свидания, Эмерик.

Я нажала отбой. Лучше б я была глухой и не слышала этот жизнерадостный голосок, требовательно подзывавший отца. Да, действительно, он пошел на риск, позвонив мне, но что это дало? И ему и мне? Меня затошнило от неожиданного насильственного вторжения в его семейную жизнь. Я кипела, казалось, еще немного – и я взорвусь. Я побежала в танцевальный зал, не слушая жалоб моей щиколотки. Вихрем ворвалась в него, врубила на полную громкость первый попавшийся под руку сборник. Обувь полетела в угол, свитер я сняла и тоже отбросила. Я задыхалась. Слезы смешались с горьким смехом, когда я узнала первые пугающие ноты Ocean группы Kid Wise . Мне надо было срочно прийти в себя, избавиться от чувства вины, отвращения к себе самой, а заодно и от любви к нему. Мое тело было напряжено, вытянуто в струну, когда я выпрямилась перед пыльным зеркалом. Я вцепилась в перекладину изо всех сил, вцепилась так, что суставы побелели. Зияющая дыра внутри становилась все глубже, боль пожирала меня, и я ничего не могла с этим поделать. Танец – единственный способ дать выход чувствам – пока мне запрещен. Больше я не буду подвергать опасности свою ногу из-за Эмерика и тех мук, которые он мне причиняет. Я рухнула на пол, не отрывая пальцев от станка.

Я утратила ощущение времени, запись проигрывалась снова и снова, а я лежала скорчившись, ничего не понимая и ни о чем не думая. Стемнело. Я вздрогнула, услышав, как стучат в приоткрытое панорамное окно. Как некстати. Потом я узнала за стеклом Элиаса, опомнилась и отложила на время свои переживания. Может, он догадался, что я рылась в его вещах? Я с трудом поднялась, сделала первый шаг, скривившись от боли, и уменьшила громкость музыки, которая по-прежнему гремела на всю катушку.

– Вам что-то нужно? – спросила я настороженно.

Подошла к нему, слегка прихрамывая – так я расплачивалась за свой яростный бег, а теперь, вполне возможно, расплачусь и за более чем неуместное любопытство. Но на его лице не было враждебности, и я успокоилась.

– Я хотел вас спросить…

Его взгляд задержался на моей щиколотке, он нахмурился, подтверждая, что я действительно была неосторожна. Рефлексы медика у него сохранились.

– Да? – Я постаралась побыстрее отвлечь его внимание.

Он пристально посмотрел на меня налитыми кровью глазами:

– Вы рассказали своей подруге, жене Матье, о том, что вам известно?

Не уверена, что правильно поняла его вопрос…

– Что вы врач?

Он обеспокоенно кивнул.

– Нет.

– Не могли бы вы оставить эту информацию при себе?

– А почему? – не удержалась я. – Матье был бы в восторге заполучить врача для своей бригады на случай травм!

– Я больше не врач! – громче и резче, чем надо, возразил он.

– А разве врачом не становятся на всю жизнь?

Он ощетинился.

– Не пытайтесь настаивать, я больше не практикую!

– Объясните мне…

Я сделала шаг назад, заметив, каким жестким стало его лицо. Он одним махом преодолел разделявшее нас расстояние и остановился, взбудораженный, готовый наброситься.

– Моя жизнь вас не касается!

Он был вне себя, но при этом странным образом казался окончательно потерянным, напуганным собственным агрессивным порывом.

– Извините, Элиас, я не собиралась… Я не должна была…

По причинам, не до конца понятным мне самой, я не хотела обижать его. Это был человек с оголенными нервами, и я сочувствовала ему с каждым днем все больше. Я постепенно проникалась мощью его страдания. Он поднял руки, потянулся к моим плечам, я нервно вздрогнула, он сделал успокаивающий жест, как будто был готов коснуться меня, однако быстро спохватился и виновато отступил назад.