Аньес Мартен-Люган - Однажды я станцую для тебя [litres]

Несколько секунд он нежно дотрагивался губами до моих губ, а потом поцеловал так, что у меня закружилась голова.

– Мне пора.

Он оторвался от меня и заперся в ванной. Я сдерживала слезы, мне хотелось поскорее одеться, нагота нервировала меня, из-за нее мне казалось, что я для него всего лишь тело. Я скользнула под одеяло и свернулась клубочком. Моя отвага ослабевала, я сомневалась в себе. Во что выльется расставание, которое я затеяла? Не следствие ли это случившегося в последние дни полного затмения моего разума? Сегодня-то он любил меня, я снова существовала для него и все еще дрожала от наслаждения, которое он мне дал. Не создаю ли я сейчас проблемы на пустом месте? Возможно, я сама протягиваю палку, которой меня побьют? Но сегодня вечером я показала ему себя такой, какой он хотел меня видеть. К тому же он сам упомянул “все остальное”, которое временно забросил. Конечно, он специально сказал это, чтобы ранить меня, но не крылась ли в этих словах доля правды? Откуда это неожиданное беспокойство о жене и семье? Не происходит ли в его жизни нечто, что он от меня скрывает? Я почувствовала на своей щеке ладонь Эмерика и подняла глаза. Он присел на корточки передо мной и улыбался. Недавняя грусть как будто покинула его лицо. Я огорчилась, мне бы хотелось, чтобы его грызла тоска.

– Ты права, что уезжаешь, Ортанс, судя по твоему лицу, ты в этом нуждаешься. Возвращайся, когда окончательно придешь в норму. И у нас все снова будет так, как было раньше… до твоего падения.

Ошибаешься. Ничего уже не будет как раньше. Сам того не заметив, ты только что однозначно подтвердил это.

– Постараюсь, – пробормотала я.

Он наклонился ко мне, я уцепилась за его шею и в последний раз прижалась к нему:

– Я люблю тебя, Эмерик. Мне будет тяжело без тебя.

Я сдавалась самым жалким образом, не могла я отпустить его, не сказав напоследок о своей любви.

– Ничего не обещаю, но постараюсь приехать к тебе.

– Договорились, – едва слышно прошелестела я.

Я немного разжала объятия, а он придвинул свой лоб к моему и легонько поцеловал меня в губы. Тут я окончательно отпустила его.

– Засыпай поскорее.

Эмерик медленно отошел от кровати, продолжая всматриваться в меня. Кивнул и повернулся к двери. В последний раз обернулся, перед тем как выйти из квартиры.

– Я позвоню тебе.

Он бесшумно закрыл за собой дверь.

– Можешь остановиться? – попросила я Кати, когда машина свернула на дорогу, ведущую к “Бастиде”.

– Зачем?

– Хочу дойти пешком.

– Ты ведешь себя неразумно.

– Мне это необходимо, поверь.

Она вздохнула, смирилась и выключила двигатель.

– Спасибо.

Проверив лонгетку, я сделала первые шаги. Подняла лицо к небу и зажмурилась. Я глубоко дышала. Ароматы природы – смесь эфирных масел сосны, дикого чабреца и лаванды – вместе с кислородом, которого мне уже давно не хватало, наполнили мои легкие. Мне стало легче дышать. Глаза засияли. Передо мной выросли большие ворота из кованого железа: я сняла навесной замок и толкнула врата рая. Их скрежет напомнил мне о папе и его маниакальной привычке постоянно смазывать маслом дверные петли. Я инстинктивно распахнула настежь обе створки.

Не обращая внимания на щиколотку, я зашагала по аллее, обсаженной кипарисами, а потом решила срезать путь по полю. Я пробивалась, как могла, сквозь высокие травы, весна уже вступила в свои права, землю здесь давно не обрабатывали, и она была густо утыкана маками. Деревья вроде были в порядке, зимняя прохлада пошла им на пользу, миндаль цвел, оливы казались еще крепче, чем обычно, они прочно держались корнями за свою почву. Люберон – невысокий горный массив, мой порт приписки – возвышался передо мной, напротив дома. Его близость не давила, а, напротив, защищала, давала уверенность, успокаивала мягкостью форм, которые хотелось назвать чувственными. Я обожала любоваться им вечерами, на закате, когда очертания гор становятся еще более плавными и окрашиваются в красновато-оранжевый цвет. Казалось, их можно погладить и они будут на ощупь словно нежная кожа. Я хлопнула себя по бедру, неожиданно разозлившись на ногу, мешавшую пробежаться по траве. А потом я даже развеселилась, подумав, что, не упади я, работа в школе продолжалась бы, не понадобилось бы убегать от Эмерика и его угасающей любви и, значит, меня бы сейчас здесь не было. Папино и мамино оливковое дерево звало меня к себе, я мысленно адресовала им поцелуй и пообещала, что завтра приду поздороваться. Пора было встретиться с домом.