Белла Улановская - Одинокое письмо

Пока мы шли мимо них, они перестраивались, группировались по-новому: то открывался небольшой амбар, то какой-то дом, потом стало видно все становище, расположенное на плоской скале, причал, склады и большой камень между десятком строений, похожий на свинью, правда, выше домов.

Мне говорили, что летом, когда море «цветет», рыбу в Онежской губе не ловят. Сейчас на этом становище, ближнем к деревне, добывают и сушат водоросли, здесь их принимают и отвозят на заводы в Соловки и на остров Жижмуй.

Весной сюда на склад привозят сельдь и треску, которую ловят по всем тоням, зимой — добытую из-подо льда навагу.

Избы снова перестроились, различалось только их беспорядочное нагромождение.

Скоро все скрылось, открывались новые острова. Ветер чуть менялся, но оставался попутным.

Часа через три мы бросили якорь у Красной Щельи — первого становища на Мяг-острове.

По дороге к избе, стоящей метрах в двухстах от берега, в траве, я увидела окровавленные ребра и усатую голову тюленя.

Мы подошли к избе.

На большом камне у костра сидели рыбаки, в ведре у них что-то кипело.

— Тюлень часов пять загорал на солнце на камне, вода ушла, а он проспал, — рассказывает бригадир, снимая ведро с огня, — отведайте нашего жаркого из тюленьей печени.

Мы вошли в избу.

Большой стол у окна, уставленный кружками, мисками, мешочками с сахаром, в полутьме — нары вдоль стен, в углу на нарах хлебные корки (их здесь никогда не выбрасывают, бывает, что приходится неделями сидеть на острове из-за шторма), на подоконнике пачки последних газет.

Картофель и печень, тушенные на тюленьем жиру, были отменны.

После чая все засобирались куда-то.

— Мы здесь на прорыве, — объяснил бригадир, — надо помочь с сеном.

— Пойдем с ними грести? — спросила я Гриньку.

— Я уж косить буду.

Лугов, как у нас, в средней полосе, здесь нет. Только небольшие поляны в лесу, которые называются «тереба», и вот такие «пожни», то есть небольшие сенокосные участки у моря, часто заросшие густой осокой.

Я сгребала траву, скошенную утром, они косили дальше.

На обнажавшейся из-под сохнувшей травы земле часто виден был свежий лосиный помет. Огребая сено у большого камня, я увидела двух мертвых гадюк, оказалось, что их убили сегодня утром.

День был яркий, ветер с моря отгонял комаров.

Поправляя платок, я оглянулась и увидела, что все сидят под стогом, позвали и меня: «Отдохни, девка». Вся трава была скошена.

Вечером мы с Гринькой собрались ехать дальше, но бригадир сказал: «Вам сейчас никуда не уехать, ветер-то встрету. Придется ночевать».

— Сколько тебе, Григорий, лет? — спросил кто-то у Гриньки.

— Восемнадцатый.

— Дак ты уже мужик заводишься. Во солдаты скоро пойдешь.

— Ну, — отвечал Гринька, листая «Крокодил».

— Ружье у тебя, Григорий, в карбасе? А медведь придет, тюлень-то лежит на берегу, он почует.

Я зашевелилась, оторвалась от тетрадки: «Беги, Гринька, за ружьем!»

— Люди есть, так медведь не подойдет, — ленится Гринька.

— Если только ночью на цыпочках придет, тюленя утащит, а шкуру со стены сдерет, — смеется кто-то.

— В Подбелужье белугу утащил, — оживился Гринька, откладывая «Крокодил». — Мы с Колькой пошли — нет белуги, утащил да зарыл, Ванька пошел по следу, говорит потом: «Он катается по земле, чтоб плотнее зарыть».

— Вот скотинка, — шутит один из рыбаков, укладываясь спать, — всю зиму лежит, нам бы так. Только покурить да снова спать.

— Пейте чай да закругляйтесь писать, — говорит мне бригадир, — а вы наговорили девке страхов на сон дремущий.

Он смотрит в окно: «Только бы дождик не пал завтра, нам работать».

Я смотрю на темнеющий берег, туда, где лежит мертвый тюлень, и как же мне хочется, чтоб он пришел, озираясь, склонился, потащил мертвечину.

Камни обнажились по отливу, отражаются на заблестевшем морском дне. Вода уходит все дальше.

Спят рыбаки.

А он все не шел. Я легла на постеленные для меня одеяла и, не дождавшись медведя, заснула.

Проснулась от громкого голоса бригадира: «Ветер, Гриша, пока никакой не дует. Но обещается летний, оттуда припахивает».

— Вставай, Вера, ветерок заводится, хорошо! — говорит Гринька, заметив, что я проснулась. — Сейчас поедем.

Непросохшую шкуру отодрали от стены и подарили мне на прощанье.

Мы плыли весь день, проходили и мимо избушек, но карбаса около них не были оставлены, и мы шли дальше. Ветер пришелся встречный, грести было трудней.

Теперь на веслах сидел Гринька. Сейчас мы шли к северо-востоку, берегами Мяг-острова, обращенными в открытое море. Здесь было иначе, чем в мелководье у Краснощелья.