Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Не помню! — быстро ответил Зеведеев. — Не помню. Но бабка в детстве рассказывала мне. А ей рассказывала ее прабабка и так далее в прошлое. Но я как раз собираюсь, если вы меня отпустите, побывать во всех тех местах.

— Но вы же не еврей! — воскликнул я.

Зеведеев улыбнулся умиротворенно.

— По условиям исхода, — сказал он, — вы не можете заставить меня подтверждать или доказывать мою национальную принадлежность, даже если у меня в паспорте записано одно, в карточке другое, у меня в мыслях третье, а у вас в голове четвертое. Кстати, — спохватился он, — я и паспорт сменил пятнадцать лет тому назад. Там тогда такое было написано, такое! Интересно, — смутился он, — что же там было написано? Забыл! — рассмеялся он радостно, — начисто забыл!

— Тем более, — согласился я, — может, вы и первоначальные причины исхода забыли и теперь собираетесь передумать?

— Ни за что, — твердо покачал головой Зеведеев, — только этим я и жил все эти годы до сегодня. Так и вы как будто собираетесь?

— Я — другое дело. У меня важные причины. Государственные. К тому же уезжаю не я, а мой приятель-тождество, если я его выпущу. Он поедет, посмотрит и мне все расскажет. И получается, будто я сам там побывал. Даже еще интереснее. Мое воображение много богаче любопытства моего двойника-приятеля. И дело не в моих впечатлениях и опыте жития здесь. Не в недовольстве правительством, как у многих, не в недовольстве условиями жизни, как у всех. Любое правительство — хуже своего народа, оно — в бесславной славе, он — в славном бесславии. Что до обстоятельств, так любые из них недостойны человека.

— Не ожесточайтесь, — тихо сказал Зеведеев, — ожесточение обо все бьется, как об острые углы. Если хотите, я назову вам настоящую причину.

— Ну-ка, выкладывайте.

— Мне все просто надоело. Глаза не смотрят.

— Так бы сразу и говорили, — расцвел я, — а то приплетаете какого-то родственника. И все отверстия на карточке вы дома шилом проткнули, будто я этого не замечу. Так вот, мистер Зеведеев, гражданин мира сего, я вам растолкую условия исхода. Я несомненно подпишу вам карточку. Но вы, надеюсь, представляете себе, что отсюда вы сможете выйти лишь необычным путем? И далее — куда глаза глядят, хоть в папуасы. Через окно, — кивнул я на окно, заделанное решеткой. — Там свобода.

— Как это? — спросил он, покрываясь приятной бледностью: лоб и щеки его стали одного цвета с волосами. — Зачем здесь решетка снаружи? На двенадцатый этаж никто не заберется. Никакой злодей.

— Решетка не для снаружи, а для изнутри, — охотно объяснил я. — Хотя и снаружи может кто-нибудь пожаловать, кто вас знает? До меня здесь был другой чиновник. Он что-то вообразил себе и вышел в окно. Только его и видели. Тогда-то и была установлена решетка. Она открывается замком изнутри. Даже если подобное, что было с этим наемником, повторится, то, вы знаете, такие поступки импульсивны, и пока человек возится с замком, он подумает, совершать ли это, или лучше заняться совершенствованием своей натуры. Но для вас я открою решетку и выпущу.

Зеведеев молчал.

— Что вы на меня смотрите? — заорал я неожиданно для себя. — Вы не Иисус, а всего лишь предполагаемый родственник, и я не дьявол, а всего лишь предполагаемый родственник, и нет здесь никакого искушения. Если у вас веры даже на горчичное зерно, вы свободно выйдете из окна и уйдете, куда глаза глядят. Ну! — продолжал я. — Решайтесь вы, мнимый еврей. Вы думаете, я о вас знаю только то, что вы сами о себе сочиняете? Да прежде чем вы добрались до седьмого этажа в ваших хождениях, ваше досье уже лежало на моем столе. Вы никакой не еврей. Вы из обыкновенных рязанских мужичков, из провинции, из деревни, от сохи. Вы же сразу после революции мальчишкой стали с отцом за соху. Землю пахали, пока не отправились в город на учебу. Я знаю о вас все. Даже то, что вы сами о себе не подозреваете. Устраивает вас такое?

— Вы страшнее, чем я думал, — тихо сказал Зеведеев.

— Каждый человек страшнее, чем о нем думают, — отмел я. — Решайтесь, Зеведеев! Решайтесь! Или сегодня, сейчас, или никогда. Никогда более я вас не выпущу из этой земли. Вы сгинете здесь вместе со всеми, праведник-одиночка!

Он что-то беззвучно шептал синими губами.

— Не слышу! — прокричал я. — Говорите громче!

— Открывайте окно.

— Это дело, — я улыбнулся, но мне было страшно. — Это настоящий мужской поступок.

Я встал из-за стола, выдвинул ящик, взял связку ключей. Только бы не оказалось, что этот ключ я забыл дома.