Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Прекрасно сказано, — солидно восхитился Зеведеев, но как-то вяло. — Если б я знал, что несу в себе? Если б мы все знали, что несем в себе и с кем имеем дело? Но человек при рождении не проходит проверки в каком-нибудь нравственном или духовном таможенном контроле, и потому не спрашивайте меня, что я несу в себе.

— Я не о рождении вашем, — настаивал я, — в вашем рождении вы были такой же глиной в руках общества, как и любой другой. Я говорю о том, что вы сейчас несете при исходе из множества дверей. Не заражены ли вы абсурдом, как всякий житель страны? И если да, тогда вас просто необходимо изолировать от общества ради здоровья остальных людей планеты, и никуда не выпускать.

— Меня невозможно изолировать от остальных людей планеты, — сказал со смешной гордостью старичок Зеведеев, — поскольку я свободен в выборе, так как добрался до чиновника седьмого этажа и тот сказал, что мое дело в шляпе.

— В чьей шляпе? — рассмеялся я. — Экий вы наивный, Симон Иосифович! Взять в железы и посадить в темницу можно любое существо, даже слона или тигра, будь они хоть трижды рассвободны. Великая Машина, как и подобает великой машине, лишена предрассудков жалости, сострадания и тому подобного. Вечный порядок бытия более вечен, чем вечные истины.

— Ересиман вы, а не абсурдолог! — рассмеялся Зеведеев. — Слово чиновника седьмого этажа тверже камня. Если он говорит «да», то это «да», а все ваши домыслы от лукавства человеческого, от желания всех перехитрить.

— Помилуйте, за что ж вы меня так клеймите! — взмолился я со смехом. — Вы знаете или слышали, что я и сам собираюсь улизнуть из милого моему сердцу отечества. Вернее, не сам я персоной-нонгратой, а мой приятель-тождество уедет по моей карточке, и это все равно, будто я сам уехал. А тождество моего тождества, тот самый идиотический исторический писатель, который отирается по коридорам и кабинетам Великой Машины, так как без остатка вписывается в сферу абсурда. Так что вроде бы я уезжаю и вроде бы остаюсь, и это самое приятное состояние неопределенности. Кроме того сам абсурд стал мне как-то привычен. Мне даже в чем-то жаль его, этот Абсурд. Это все прочие, которым кажется, что они страдают от абсурда, считают его Великим. У страха глаза велики. На самом деле это всего-навсего маленький занюханный кривой и подслеповатый абсурдишко, этакий недоносок эпохи. Да он просто погибнет, если все мы от него убежим. Мне его жалко.

Зеведеев возмущенно запыхтел.

— Как говорил Гораций, — продолжал я, — и «дым абсурдности нам сладостно приятен». Вы поймите, жаркая вы головушка, — убеждал я, — ведь если Абсурд есть, если он возрос и сам собой не распался, как снежная гора под весенним солнцем, если не опустел людьми и не раскололся в своих основах, значит, он зачем-то нужен, этот выблядок. И сидит-то он на самом дне подвалов Великой Машины, и перед ним огромный пульт управления со множеством кнопок и лампочек, и он нажимает кнопки, как попало соответственно желаниям, которые время от времени вспыхивают в его горячечном мозгу. Ему кажется, что он с помощью кнопок чем-то управляет, но это обман. Он ничем не управляем, кроме маленького металлического шарика внутри пульта. Шарик катается по кривым плоскостям и беспорядочно включает то одни, то другие лампочки, и уродец-абсурд счастлив и даже пускает слюну на манишку. Если он подряд зажигает семь красных лампочек, то в подвале включается магнитофонная запись аплодисментов и восторженных выкриков, и выблядок умиротворенно улыбается.

— И это все? — спросил недоверчиво Зеведеев.

— И это все, — подтвердил я. — А все остальное происходит на двенадцати этажах здания Великой Машины, где многочисленные чиновники заняты толкованием сигналов сумасшедшего уродца.

— Вы шутите, — покосился недоверчиво Зеведеев. — Я читал про это у Гофмана. Там был такой же уродец, у которого нужно было выдернуть из головы три волосины, и заклятие распадалось.

— Ну! — рассмеялся я. — Если так, тогда у всех наших чиновников надо выдергать все волосы. Нет, милый. Абсурд абсолютно лыс. Потому что с той поры все читали Гофмана. У Абсурда даже парика нет с красивой львиной гривой седых волос. Он лысый. Да и голова у него, как повествуют очевидцы, чуть приплющенная. Так что стоит ли бежать от этого несчастного инвалида, убогого телом и обойденного умом? Ведь ваш страх и бегство лишь придадут ему значения и величия, которыми он не обладает. И то правда, что чиновники-наемники всеми силами стараются придать страху жителям подабсурдных земель, но если не принимать во внимание своих эмоций, тогда жить можно везде, где есть вода и хлеб.