Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Что вы! — замахал в испуге старичок. — Я в восторге от них обоих, когда они порознь. Но вместе, — он покрутил руками перед носом, как театральный еврей. — Но вместе.

— Глупости! — решительно возразил я. — Они неразделимы. Представьте советскую власть и капитализм. Или представьте себе социализм и монархию вместе. Ну?! Представили?

— Да, — расплылся в улыбке старичок, — это абсурд.

— Вот видите? — наставительно произнес я. — То-то же.

— А вы сами, — перевел он разговор, — что с вами станется, если вы не сможете доказать корректность и конформизм ваших дальних родственников?

— Э-э-э, — весело сказал я, — я вырос в абсурде, повит им, спеленут и выкормлен, и потому в дальнейшем должен выбирать страну обитания, где хоть немного, но присутствует концентрация абсурда. Без него я погибну. Все равно что дышать чистым кислородом. Это в том случае, если я докажу Машине. Если же не докажу, тогда я все равно слиняю с помощью одного из приемов Теории Великого Абсурда. Когда ты сделал все, что мог, ты должен уходить, чего бы это не стоило. Машина, — похвастал я, — проколола в моей карточке сорок восемь отверстий. Это означает сорок восемь доказательств моей лояльности.

— Не обольщайтесь, — покачал старичок седой редковолосой головой, — не обольщайтесь, у Машины найдется для вас пара-другая секретов, финтов, тупиковых направлений. Я знаю не более пяти человек, которым без дураков удалось обыграть Машину. После этого Машина была модернизирована с помощью японской компьютерной техники и стала почти необыгрываемой. Возможно, она создана по тем принципам абсурда, о которых вы знаете. Однако посмотрим, что у вас получиться, — успокоил он. — Сорок восемь просечек в карточке свободного выезда — это не Бог весть что. У меня однажды было девяносто шесть просечек. И потом мне все-таки пришлось начинать сначала. Я почему-то надеюсь, — улыбнулся он, — что Спаситель ради моего вызволения подтвердит наше с ним родство. В конце концов, все мы от одного Адама.

— Вот с этого и надо было начинать, — пошутил я, — и заодно предъявить вещественные доказательства — косточки с древа познания.

— Те яблоки были без косточек, — серьезно сказал старичок, — а мы с вами — плоды того дерева.

— Мы не плоды, а мутанты наших далеких предков, — возразил я. — Ложь — мутация правды, абсурд — мутация здравого смысла. Верим в ложь и поклоняемся абсурду. В этом наша религия.

— А ваше упорство в несогласии, — спросил он, — откуда?

— Это мой понедельник выставляет себя против остальных дней недели. Это также идет от одного моего родственника, старообрядца. Но об этом предке я стараюсь не упоминать. Знаете, отношение к старообрядчеству может измениться. Так что нельзя угадать, будет ли это изменение ко благу. И если я познал абсурд, как познают науку, это еще не означает, что мне от этого легче. Врач может быть прекрасным специалистом в своей профессии и так же страдать от болезней, как и всякий другой. И главное — никто и тем более общество не могут мне предъявить никаких претензий. Я живу подаянием от общего блага, объедками той самой вечно жрущей свиньи. Человек никогда, ни на один миг, не свободен, а государство — это вечная мерзость, и у человека лишь остается выбор между большей и меньшей мерзостью.

— Да вы Бакунин и Кропоткин одновременно! — воскликнул старичок. — Да вы Разин верхом на Пугачеве! Еще немного, и вы станете проповедовать благость насилия над насилием, а заодно над добром.

— Нет уж, — протестовал я, — избавьте от таких сравнений. Для ваших твердолобых революционеров никакие доводы рассудка и логики не указ. Хотя надо отдать им должное — они высветили прежде затемненный абсурд человеческого объединения для общих цепей. Эти ваши анархисты.

— Вас не поймешь, — проворчал мнимый еврей и потенциальный родственник Христа, — то вы говорите мерзость, а то абсурд. Вас послушать, так у человека нет никакого выбора, никакой судьбы, никакой свободы воли. Вам-то зачем уезжать? Вы так прекрасно себя чувствуете в атмосфере абсурда.

— В том-то весь секрет мой. Как клише социального бреда я лишь выправляю карточку, по которой вместо меня поедет другой, мой старинный приятель, который утверждает, что он — мое тождество. Так что мало разницы, кто из нас едет.

— Н-да, — протянул старичок, размышляя, — в этом я вижу некоторый здравый смысл. Таким образом получается, что вроде бы едете вы, а на самом деле всю тяжесть моральной ответственности за этот шаг возлагаете на другого.