Игорь Адамацкий - Созерцатель

Клички, да, клички были, но какие-то непривязчивые, посторонние, ни к кому особенно неприложимые. Когда он напускал на себя важный вид, когда нападала охота к чтению философских книг и он играл в свою очередную оболочку, друзья называли его «гогой», не в том смысле, что из гогенцоллернов, а просто «гога», то есть интеллигент. И еще прибавляли: сраный. О благозвучии тогда так же мало заботились, как и сейчас. И еще кличка: «рак-отшельник», когда надоедал футбол, хоккей, лыжи, велосипед и товарищи, и он укладывался на диван и составлял планы, как знаменито юный Илья Ильич. Разумеется, обломовщина есть величайшая из русских философия. Она дает воображению простор для игры и препятствует превращению в придаток техническо-потребительского общества. Ну да, столь же знаменитая птица-тройка, и разорванный в куски воздух, и это тоже есть, когда надоедает лежать на диване и можно встать, промчаться, чтоб сторонились другие народы и государства, а затем снова вернуться на милый диван, милее которого нет ничего на свете. В конце концов все образовывается, и жизнь, если она желает оказаться сама собой, выкатывается, как шар, по наклонной плоскости, где ей и надлежит быть. Так что приехала наша птица-тройка, прибыла, расписная. И дым отечества нам выедает глаза.

Да, когда-то мы с ним спорили до хрипоты, растет ли душа в человеке, или же постоянно создается наново проявлением Божественной воли. И каждый оставался при своем мнении. Нет, мое мнение вам не к чему, оно ничего не изменит, реки-то наши разные, и пока вы станете прислушиваться, они разойдутся на стороны, мой голос и ваш слух.

Пожалуй, возрастание души — единственное, что его по-настоящему занимало в тот период, начиная с пятого семилетия. Собственных его размышлений на сей счет ему явно не хватало, в том смысле, что из них ничего не выводилось, и он обратился к восточной философии, метафизике и прочим эзотерическим учениям. Надеялся там найти некое зерно, которое со временем возросло бы в некую красоту. Полагаю, что красота его также беспокоила, как и душа. Он видел какую-то связь между ними. Ну да, о красоте написано столько, что трудно и безобразие распознать. Нет, оставим философские, социальные и национальные мотивы, красоты, типы восточной, западной и так далее, пустое. Но наверное есть что-то особенное, что позволяет всякому человеку сказать, что вот это красиво, а это не красиво. Может быть, дух красоты: да, вспоминаю, мы говорили об этом довольно часто. Красота духа, красота души и, наоборот, дух красоты, душа красоты. Он пытался найти некую связь между этими четырьмя тезами, но почему-то приходил к антитезам. Он невероятно огорчался, так как не приходил к тем выводам, к каким надеялся придти. Послушай, говорил я ему, неужели это что-нибудь изменит в тебе или в мире. Живи просто. Да, есть мир, устроенный дурно, жестоко и подло. Есть люди, в которых душа не возросла и не возродилась, как бы не мучилась над ними Божья воля. Но есть к тому же и остальное — небо, земля, птицы, звери и животные, хотя бы лошади, которые волнуют тебя, как одно из проявлений красоты. Увидеть все это — вот проявление креационизма, который в твоей воле.

Он спрашивал, в чем больше проявления, тогда ли, когда он говорит о том, что видит, или когда видит то, о чем говорит. Но разве он не ошибся в обоих случаях? Человек — это существо, оперенное смыслами. Поэтому субъективна объективная потребность человека выразить свою субъективность с помощью объектов, обладающих собственной субъективностью. Иными словами, объективна субъективная потребность человека выразить свою объективность любому объекту, обладающему собственной объективностью. Но разве, спрашивал он, само понятие «явление» не существует лишь в форме понятия, но не в форме явления, и разве человек существует в чем-нибудь ином, кроме понятия «человек»? Вот почему жажда субстанциональной целостности приводит его к затерянности там, где блуждает душа. Пока он не нашел ее, он безличностен, не обладает собственной сферой бытия, боится одиночества и замкнутости, живет настежь, и такого человека легко пленить историческими мифами, чтоб узнать характер людей или даже характер нации, не нужно изучать, что они читают и о чем говорят, но надо знать, над чем они смеются. Адаптация к контексту, говорил он, приводит к опустошению свободы, а опустошенная свобода приводит к страху и потерянности. Свобода — синоним совести. Вот почему мы должны сопротивляться. Да, да, именно так он и говорил. Сопротивляться духовному принуждению и материальному довольству. Сопротивляться всем оголтелым защитникам коллективного счастья.