Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Мне думается, совсем напротив, именно я здесь необходим, — мягко и настойчиво объяснил молодой человек. — Мне как раз крайне нужны философия и хороший стиль.

— Зачем? — спросил Бонтецки. — Живите, как жили до сих пор. Читайте книги. Любите женщин и животных. Смотрите в небо. Грейтесь на солнышке. Выращивайте цветы. Валяйтесь на траве. И вся философия, какая нужна, окажется в ваших руках.

— Всё это я буду делать, — ответил молодой человек, — но сверх того мне необходимы уроки философии и хорошего стиля.

— Это понятно, — перебил, не дослушав Бонтецки, — но должна же быть какая-то цель, помимо желаний.

— Есть цель, — спокойно ответил молодой человек. — Я собираюсь организовать союз любомудрия.

— Че-его? — задохнулся удивлением Бонтецки. — Союз? Вы что, сумасшедший? Что за дикая страсть — объединяться? Все эти клубы, кружки, союзы, общества, ассоциации, фаланстеры... Как ваше имя?

— Азиль.

— Так я и думал! L'asile d'aliénés, [130] психлечебница (фр.) — мрачно скаламбурил Бонтецки. — И имя-то какое-то неведомое. Вы не пришелец?

— Да, я пришелец, — улыбнулся молодой человек.

— Привет! Только ещё этого не хватало!

— Привет, — спокойно ответил молодой человек.

— Тогда зачем вам я? — спросил Бонтецки. — У нас в городе есть целый институт философии, есть кафедры при университетах. А хорошему стилю обучает фирма по обслуживанию населения. Там вас научат и стилю, и заграничным языкам, и вязанию крючком и спицами, и всякой всячине.

— Не хочу кафедру и фирму, — твердо сказал молодой человек. — Я хочу брать у вас уроки философии и хорошего стиля.

— Голубчик! — воскликнул Бонтецки. — В нынешнем сезоне я намерен пользоваться уличным стилем. А философию я выпекаю домашним способом по рецептам дедушки.

— Вкуснятина! — рассмеялся человек. — Это меня устраивает.

— Однако! — хмыкнул Бонтецки. — Чувство юмора — почти талант. Приятно. Проходите, — он отворил дверь в комнату. — Красная гостиная. Не напугайте моего беспорядка. Пальтишко повесьте на гвоздь. На этот, на кривой, он крепче. Присаживайтесь. — Он прошел в комнату, уселся за стол под большим красным драным абажуром, поставил на стол локти, ухватил руками подбородок и смотрел, как Азиль снимает пальто, вешает на гвоздь, проходит и садиться.

— Ну? — спросил после минутного молчания Бонтецки. — С чего вы полагаете начать? Мы можем сначала рассмотреть философию по периодам — до Христа или после Христа, до Маркса или после Маркса. Либо выбрать в качестве ориентиров каких-либо философов, чьи концепции вам представляются близкими по темпераменту или логике. Или просто — побродим в окрестностях души?

— Я полагаю начать, — ответил Азиль, глядя в лицо Бонтецки ясными, светлыми, много понимающими глазами, — я полагаю начать с основного вопроса окрестностей, — что есть человек?

— Молодой человек, — наставительно произнес Бонтецки, — а не напугает вас необратимость познания?

— Нет, — твердо ответил Азиль, — не напугает. Мне бы сквозь очищающий ужас необходимости добраться до иррационального компонента, и тогда...

Она умерла в конце июля в среду около двух часов пополудни. В это время сын из душного вагона электрички ступил на жаркую, пышущую прелой горечью платформу, пошел вдоль вагонов к переходу, и электричка, коротко взвизгнув, мягко тронулась и набирая ход, ускользнула далеко вперед в узкую щель леса.

Сын прошел не торопясь от платформы к дому, поднялся на третий этаж и удивился, увидев, что дверь квартиры открыта настежь. В крохотной прихожей было несколько женщин. Он почувствовал, что кто-то здесь лишний и кого-то не хватает. Тотчас понял, что не хватает матери, а лишней была смерть.

Соседка, маленькая, рыхлая, добрая, плача, уткнулась ему в грудь. Он гладил ее мягкую вздрагивающую спину и смотрел в лицо другой женщины, высокой, в очках на добром глупом лице. На женщине был белый медицинский халат, и она что-то крутила в руках. Он смотрел на то, что у нее в руках и не мог сообразить, что это такое.

Сосед, маленький, добрый, с белым и гладким лицом, молча плакал, его лоб и разовая лысина блестели от пота. Почему они плачут, подумал сын, разве это они умерли. Почему их так много, думал он, глядя на еще одну женщину в дверях кухни. Он пытался вникать в слова, какие эти люди говорили ему, что-то спрашивал, не слыша своего голоса, но они понимали его и снова начинали говорить одно и то же. Он слушал их и смотрел, как от движения воздуха слабо покачивается из стороны в сторону дверь в комнате. Кажется, кто-то предложил ему войти и посмотреть. Он покачал головой, он боялся, он никогда не видел свою мать мертвой.