Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Откуда знаете? — покраснел Антонио.

Миркин сильно расхохотался, и рабочие прекратили трудиться и стали смотреть. Миркин махнул им рукой, чтоб они не прерывали ритма и продолжали трудиться с полной отдачей сил, с жаром неуемного сердца и в ясном сознании самой лучшей исторической правоты.

— Знаем, — подмигнул Миркин, — мы все знаем.

— А зачем все знать?

— Так спокойнее. Ты, Антон, еще только поднимался по лестнице к своей родственной тетке, а мы уже знали и о тебе, и о твоих планах. Вот такие пироги, дорогой мой предприниматель. — Миркин вздохнул. — Но, как не крути, Антоша, а мне грустно.

— Что так?

— Размаху маловато. Нам бы вширь развернуться. Чтоб на всю республику трудящихся...

— Агата окончательно и бесповоротно смирилась с моей сексуальной революцией. Она говорит, что если прежний мир разрушается под ударами добровольного насилия, то безразлично, каким будет другой мир, и пусть он сам заботится о собственной безопасности.

Щека Артемиды лежала на смуглом плече Антонио, воспринимая исходящее от него тепло и спокойную мужскую силу.

— У вас все революции почему-то запаздывают, — не сразу ответил Антонио, полный смутных мыслей. — Социальная, культурная и все прочие революции.

— Это не беда, — Артемида ласково провела длинными пальцами по его груди и животу. — У нас в запасе есть ускорение и интенсификация. А если и это не получается, тогда мы немедленно начинаем перестройку и чудовищной производительностью ответим на призыв пятилетки. Но это все пустяки. На самом деле никого из нас не колышет ни политика, ни революция, хотя многие любят поговорить об этом. Меня лично волнует, что ты стал заметно меняться.

— Да? — повернул он к девушке красивое свое лицо. — Может быть. Моя бабка была русская, и мать тоже. А во мне намешано итальянской крови. И я приехал сюда, чтобы ощутить зов славянизма. И с каждым днем все меньше остаюсь итальянцем и все больше становлюсь русским. Как будто сползает южный загар в ваших северных широтах. Надо научиться демократии. Прорабы перестройки. Решения пленума в жизнь. Идеи Ленина живут и побеждают.

— Что ты! что ты! — испугалась Артемида, схватила его голову, прижала к себе, стала гладить. — Миленький, маленький, хитренький мой итальяшечка, не бойся, это пройдет. К нам многие приезжают как красные, а уезжают как белые. И мы уедем, правда? — Артемида поцеловала его лоб и посмотрела на место поцелуя. — Как только ты закончишь устройство своего замечательного борделя, мы уедем и там поженимся. А там ты снова станешь красным, да?

— Да, да, конечно, — рассеянно отвечал Антонио, — но чем дольше живешь как русский, тем меньше хочется уезжать и тем меньше хочется жить. Это заколдованное царство. Всеобщая Обломовка. Всемирный Миргород, на середине которого непременно огромная лужа, а в центре лужи бесподобных размеров свинья, такая удовлетворенная, что ей даже хрюкнуть лень.

— Не кисни, милый, — рука Артемиды снова поползла вниз по животу Антонио. — Какая у тебя гладкая кожа. Ты должен держаться стойко и непобедимо, иначе из твоей затеи выйдет пшик. Завтра я покажу вашей Барановой образцы окраски наружных стен вашего хорового дома... Я боюсь этой женщины. Мне кажется, она родилась мертвая. У нее есть муж? Не знаешь? Наверное, у нее нет мужа. Я не представляю себе мужчину, который мог бы ее ласкать. С таким же успехом можно одеть сухое дерево в женскую кожу и положить рядом в постель. Бр-р. Я ведь не такая, правда, милый?

— Мне жаль ее, — грустно сознался Антонио, — она так долго мечтала о всеобщем счастье, что забыла о своем собственном. А потом и душа ее ссохлась без употребления, и теперь ничего не спасти. Может быть, она плачет по ночам.

— Плачущая Баранова? — захихикала Артемида. — Этому никто не поверит. Сухарь не дает сока, сколько не жми его. А я живая? — ластилась она.

— Если тоскуешь, значит, живая. Все живые тоскуют. Я никогда и нигде не видел столько тоскующих людей, как у вас. Во всем мире много людей скучающих, страдающих, мучающихся, озлобленных, но нигде нет столь тоскующих, как у вас... Как будто вы все забыли, где ваша настоящая родина, и вы пытаетесь вспомнить. Не для того, чтобы вернуться туда, а чтобы знать, о чем тоскуете. Ваша настоящая родина теперь нигде, как родина этрусков, сегодня даже у себя дома вы чужие, вот почему никому не верите и себе меньше, чем остальным.

Артемида слушала его вполуха и вспоминала свое пионерское отрочество, военно-патриотические игры, тимуровскую команду, и ей становилось радостно, что ее молодая жизнь сложилась так безошибочно и безоблачно.