Игорь Адамацкий - Созерцатель

Дорогой друг, я исправно получил присланные Вами письмо и главу о начальниках, и главу про человека той формации с акварелькой на обороте. Простите, что не тотчас собрался ответить Вам. Суетная городская жизнь препятствует всем начинаниям, особенно добрым. Поэтому, чтобы самому услышать свое доброе слово, сказанное другому, непременно нужно преодолевать в себе инерцию к злу. Мне очень лестно Ваше ко мне внимание, и хорошо думать, что Вы работаете и работаете не для видимых наград, а исполняя внутреннее побуждение, следуя душевному движению. Не примите это за дежурный комплимент, но Вы, пожалуй, единственный человек, перед которым мне нет надобности выпячиваться, хитрить и всячески выкобениваться. Вас я вижу таким, какой Вы есть, хотя прежде не видел, и это хорошо: непосредственное восприятие могло бы разрушить представление, а оно всегда слаще действительности. Вы вопрошаете о реализме. Но, ей Богу, мне столько об этом в жизни долдонили, что навсегда убедили, что в природе никакого реализма не существует. Это выдумки досужих людей, чтоб пугать старых писателей. Поэтому я вполне допускаю и верю, что Вы настолько развили свое восприятие, что вполне можете подслушать разговор печи с валенками, а также монологи деревьев, болтовню цветов и трав. Я завидую Вам, чувства городского человека грубы от непрестанного несогласованного столкновения с чувствами других людей. От общения в городе человек истирается, мозолеет душой, и услышать он может лишь собственные болячки. Но чтоб Вы не думали, будто я отмахиваюсь от сомнений, я скажу. Все вещи, предметы, события в мире называются реалиями. Они отражаются в ощущениях, восприятиях, представлениях. Отражаются вполне индивидуально, поскольку сами люди разнятся. Каждый из людей естественно претендует, что его способ отражения реалий является единственно истинным, то есть соответствующим самому предмету. Но это невозможно по самой сути человеческой индивидуальности, в которой к моменту рационального осмысления мира уже наличествуют напластования биологического, расового, национального, социального, семейного, личного опытов да плюс генетический фонд, да еще плюс актуальный момент со всеми входящими и выходящими привнесенностями. И получается, что внутри нет реализма, и уж тем более его нет, когда пытаются выразить свое внутреннее в звуках, красках или словах. Так что получается, что реализма, одинакового для всех, не существует. Реализмов столько, сколько существует людей. Так называемый пресловутый реализм — это всего лишь социальная конвенция, вроде общественного договора. Чаще всего — это мнение одного человека или группы людей, навязанное многим или всем. Чем проще эта конвенция, тем грубее она навязывается. Есть реализм массовый, элитарный, традиционный и новаторский, профессиональный и индивидуальный. Например, художник и музыкант по-разному видят один и тот же предмет. Два разных живописца также видят его по-разному, как и два музыканта. И так далее. По существу, реализм — это то, чего в природе не существует, а существует лишь в так называемом общественном сознании, хотя само это сознание такая же фикция, обман, как и реализм. Поэтому все разговоры о реализме, да и это мое вещание о нем, все это есть схоластика, чья цель — заработать эстетический, моральный или материальный капитал на обмане ближнего, ближних. И само чтение книг по данному предмету, при всей полезности этого занятия, есть лишь щекотание рацио и усыпление эмоцио. И заклинаю Вас, как друга, — не переступайте чужих границ, где нет ничего, кроме почвы иссохшей, обезвоженной, обескровленной, бесплодной. Оставайтесь на непосредственном восприятии. Пишите мне, о чем говорят цветы и деревья, а также, как протекают беседы печи и валенков. Искренне Ваш. Егор И.

Замглавред Кошлокин занервничал. Он лишь недавно был проведен по штату в аппарат среднетолстого журнала, и еще не освоил технику и технологию общения с авторами. Если с теми, кого надо было печатать, дело обстояло относительно просто, — выбор решения совершался помимо, тех, кто приходил с улицы или был заведомо сомнителен в смысле слова или по внешности, Кошлокин еще не обвыкся общаться и обращаться. Он еще не выработал манеры откидываться на стуле и взирать на входящего с высоты художнической непогрешимости, или, уткнувшись в стол, задумчиво и устремленно перекладывать бумаги, бросая мельк взгляда на просителя, или уходить во внутреннее созерцание, чтоб дать понять вопрошающему, что он лезет в святая святых со своими графоманскими текстами, или отпасовать на «загляните через недельку», или с искренним сожалением и волнительно постукивая пальцами по столу, говорить, улыбаясь очаровательно: «надо еще немного поработать с текстами», или «вы знаете, каково сейчас с бумагой?», или «я весьма сожалею, но наш журнал забит поэтическими, прозаическими текстами до — возводятся глаза к потолку — конца ...го года», или... каждый способен при малом и безболезненном усилии воображения воспроизвести все ритуальные выражения, позы, манеры, движения, принятые в подобных случаях. У каждого журнала были свои способы «отшить» просителя, способы передавались от одного поколения редакционного аппарата к другому, совершенствуясь и разнообразясь соответственно прогрессу общества и человечества. Если формальные приемы оказывались для просителя недейственными, включались в работу приемы принципиальные. Автору можно было предложить такие, уродующие произведения, доработки, что автор, будучи человеком порядочным, хватал свою несчастную рукопись и, стеная, уносился прочь, клянясь, что никогда его нога. Если и это не помогало, можно было сделать вид, что рукопись в принципе принимается, но затем, когда автор уходит, а затем многомесячно заглядывает, позванивает, он узнает, что публикация переносится по таким-то и таким-то причинам и скорее всего, будет принята через два, три, четыре, пять, шесть... месяцев. Или вдруг, сделав томно-страшные глаза, сослаться на цензора, который, знаете, что.