Игорь Адамацкий - Птицелов

А грохот взрыва котельной услышали в соседних домах. Прибежали люди и какое-то начальство. Но обошлось без трагедий и травм.

А шляпы с того случая я не носил.

В начале августа ушел из бригады на овощебазе: солнце стало не то, что прежде. Пора было и о душе подумать. Кто согласен на что угодно, получает то, что хочет. Как Золушка. И бабушка когда-то наставляла: не откусывай больше, чем можешь проглотить.

Сына пора было определять в школу. На кухне я подозвал тогдашнюю, прошлую жену, которая до этого мечтала ребенка определить в какую-нибудь особенную школу, «с уклоном». Как у людей.

— Видишь? — спросил я. — Напротив школа в сорока метрах. Обыкновенная. Туда он и будет ходить. Особенным станет сам, если захочет.

И парень вырастал особенным, «с уклоном»: большинство книг не читал. Любимыми были «Золотой теленок», «Двенадцать стульев» и «Бравый солдат Швейк» с иллюстрациями Йозефа Лады. Эти книги он выучил почти наизусть. «Войну и мир» читать пытался и не смог, утомился, но я успокоил: «Лев Толстой — графоман, хотя и великий».

Когда я за парня написал сочинение по повести М. Горького «Мать», нам поставили тройку. Это меня задело. Когда М. Салтыков-Щедрин тоже писал за своих внучек сочинения, ему тоже ставили тройки. Старик тоже обижался.

Как говорил обер-лейтенанту тот же Швейк: «каждый сожранный паштет всегда лезет наружу, как шило из мешка».

Случайно около своего дома я встретил директора вечерней школы рабочей молодежи Антонину Ивановну Дорош. При встрече раскланивались молча, и только. Разговаривали редко: не было темы для беседы.

Она приостановилась:

— Игойек, [96] Так она меня и называла всегда. А свою фамилию — Дугош (Дорош). ты чем теперь занимаешься?

— Ничем, Антонина Ивановна. Бью баклуши и околачиваю груши.

— Хорошо получается?

— Не очень.

— Тогда пейеходи ко мне в школу йабочей молодежи.

— А что делать нужно?

— Пйеподавателем йусского языка и литейатуйи.

— Спасибо, Антонина Ивановна, приду.

Когда начали исключать детей из дневных школ, тогда и появились вечерние школы рабочей молодежи. С ними было работать мне, по крайней мере, интереснее, чем с недоделанными детьми-«попрыскунчиками».

Некоторая разница между выпускниками педагогических вузов у университетов явлена была сразу: у первых преимущество в методике, у вторых — в кругозоре. Сразу натолкнулся на препятствие — требовалось заранее составлять в тетради «поурочные» планы, что и как делает учитель на каждом конкретном уроке, что делают ученики и что из этого вытекает, какие результаты получаются «в сухом остатке». Бред! Если в голове «масла» не хватает и бетономешалки нет, то и сухой остаток будет никаким.

— Антонина Ивановна, я не буду писать поурочные планы. Глупо тратить на это силы и время.

— Игоек, а если какая пьовейка?

— Антонина Ивановна, всякие проверки всегда направляйте на уроки ко мне. Чем чаще, тем интереснее.

Кстати, первые два года райком партии заставлял ее «выдавить» меня из школы, но она выстояла, и они отвязались. Сама она была человек твердый, и муж ее, кстати, в свое время был адъютантом маршала Тухачевского. Так что она чувствовала себя в безопасной уверенности.

Еще одна трудность образовалась позже — обязанность посещать лекции по последипломному образованию. Несколько лекций я посетил. Усталые и толстые, но дисциплинированные тетки, вымотанные за учебный день так, что никаким кресалом из них не выбить искру прозрения, и все эти лекторы-педагоги с их отвратительной, якобы академической манерой через всякую фразу тянуть паузу — «э-э-э-э-э».

— Антонина Ивановна, помилосердствуйте, не могу я там!

— Игойек, но что-то надо делать?

— А я уже придумал. Только что образовался университет марксизма-ленинизма, и я туда пойду.

— Но это же по путевке яйкома пайтии.

— Годится.

За столом шесть старых теток и один ветеран.

Объясняю побудительную причину своего порыва, что хочу... и прочие «тыр-пыр».

— Но Вы же понимаете? — и объясняют мне состояние моей сомнительности, и что исключен, и всякое такое.

— Готов к исправлению, — был мой аргумент.

Колебались недолго, может, им тоже было интересно посмотреть, насколько я способен к исправлению.

И я пошел. Это было уже иное: атмосфера старинного дворца, университетские преподаватели, лекции, слайды, фильмы. Другой формат, другой калибр восприятия.

Через два года — диплом №1. «Отделение политинформаторов культуры пропагандистского факультета». Забавно. Тогда же сдал университетскому профессору кандидатский экзамен по философии. Мы были в одиночестве, тэт-а-тэт.