Игорь Адамацкий - Птицелов

А нейрохирург во время операции — что он разглядел в осколке и голове матери? — влюбился. И потом присылал в конвертах свои самодельные открытки с красивыми, очень яркими птицами и цветами и писал, что он ее никогда не забудет, и всегда будет помнить.

Из Кустаная уезжали без сожаления — я, по крайней мере — но каждый со своей отдельной памятью. Последнее «прости-прощай» — фото нашего класса. В центре — классный руководитель. Географ. Я у него на коленях. Цыпленок, прижатый руками учителя. Чтобы не убежал. Но глаза блестят. А вокруг все мои друзья. Послевоенные «подранки». Как всякие дети войны.

А из Казахстана я унес то, что принадлежало только мне одному: блистающие облака, вкус кумыса и запах полыни.

А о самой блокаде и войне я умолчал потому, что об этом было столько сказано и выплакано, что ни одна человеческая душа не смогла бы этого пережить.

Дня через три по прибытии в Пензу случилась какая-то непонятка — улица на улицу, и я случайно сильно рассадил камнем подбородок в кровь пацану, сыну какого-то важного шишки... как пели питерские фабричные начала века — «у нас ножики литые, гири кованные, мы ребята заводские, практикованные». Опять милиция. Как они мне надоели. Мать заплакала, как тогда, когда я потерял продуктовые карточки. Тогда приходилось с ватагой подворовывать на базарах. И в этот раз я — на колени перед матерью, клялся-божился, что честно, что теперь, что больше никогда... Зуб даю — я хотел сам себе верить.

У дома высился огромный в двадцать метров тополь. Летом я наверху соорудил деревянный настил, чтобы читать книги. И спускался на землю, когда бабушка выходила окликать на обед или когда пацаны звали на речку. Купались почти до ноября, когда на реке начинался сплав леса, и тогда можно было скобами сбить два бревна и — вниз по реке до следующего моста. В компании образовалась девчонка Лиля. Ничья не сестра, а сама по себе. Она и была как лилия, — тоненькая, с огромными, вечно удивленными глазами. Участвовала во всем, кроме драк. Но не мужицкое это дело. И когда на ринге я — в весе «мухи» — не ушел «нырком» в клинч и получил в нокдаун нос на бок, она первая метнулась ко мне, но тренер остановил, уложил на ринг: «выдохни и расслабься». Искры в глазах — и нос на месте, «форсунка» почти в полном порядке. Она всхлипнула, я удивился: «Ты чего, нюнька смешная?».

У меня и сестры образовался, возник отчим. На каком этапе большого пути он обозначился, может быть, еще в Кустанае, я не узнал по своей личной занятости, и, значит, не мое это дело. Приемный отец. Всю жизнь путаюсь во всех родственных отношениях и связях, кто чей, кто есть кто перед кем, кто за кем и зачем. И постоянно переспрашиваю. Короче, это не потому что оттого что и не потому что для этого что а для лучшего чего и больше ничего как только что. И я стал его именовать нейтрально: Батя. Иногда Ионыч. А он меня и сестру по именам. Надеюсь, мать он сильно любил. И было, за что и почему. [26] Оксов Василий Ионович. (1904–1965).

Он был из поморов. В четырнадцать лет — в бригаде на лесосплаве, как единственный грамотный. Закончил экономический институт в Ленинграде и что-то военное в Азии. Войну начал комиссаром полка в чине майора. На каком-то этапе своей властью отменил приказ командира полка, посылавшего бойцов на бессмысленную гибель. Солдат уберег, но сам пошел под трибунал. Не расстреляли, а разжаловали до рядового бойца. Перед Берлином получил младшего лейтенанта. А потом — на Дальний Восток заканчивать с японцами. В пятидесятых он рассорился с Обкомом партии и совнархозом, и с матерью уехал в Мурманск. Когда Н. Хрущев прибыл туда с инспекцией, батя на бюро обкома после всех обсуждений высказался в том смысле, что приезжают тут некоторые и учат, как потомственным рыбакам ловить и разделывать рыбу. Скандал, слава Богу, удалось замять, и оргвыводов не последовало.

И теперь, насыщенный летами, думаю: может, Господь невзначай меня в макушку поцеловал? Вокруг меня было очень мало ничтожных и мелочных, а много больше честных, твердых, мужественных мужчин и много светлых, любимых женщин. Ими полнится мое бытие. А бытие, как говорил Парменид, пребывает в вечности, а не во времени. И он же ввел в обиход понятие «истина». За полтысячелетия до Понтия Пилата, сглупа об истине вопросившего Иисуса.

И прохожий спросил Распятого:

— Тебе больно?

— А тебе? — ответил Распятый.

Пензенская средняя школа №1 по тем временам еще сохраняла дух прежней гимназии, из которой «за неспособность к русской словесности» отчислили неистового Виссариона Белинского, завидовавшего «внукам и правнукам нашим, которые будут жить в 1941-м году», и который