Валерий Попов - Новая Шехерезада [Повесть и рассказы]

Ну, тут он понемногу поправляться стал и собирался уже в Ленинград к себе отправиться — он родом, вообще, из Нахичевани, возле Ростова, но давно уже в Ленинграде обосновался, — и как раз тогда должны были его на заграничные рейсы перевести. А насчет меня договорились мы, что я быстренько мастера спорта в моем «Урожае» получу и сразу — к нему, — со званием, он сказал, абсолютно все дорожки передо мной будут открыты. И вот — прошла последняя ночь — наутро он уехал.

Я, ни жива ни мертва, прибегаю в гостиницу, девчонки открыли мне задвижки — мы на первом этаже жили. В этот день как раз финалы должны были идти...

... — Ну — и где же твой Шах? — нетерпеливо перебил я.

— Видимо, что-то произошло, — она скорбно пожала плечом.

Ну, ясно! У всех девушек такого рода всегда наготове трагически-романтическая история — то ее жених знаменитый автогонщик, то разведчик, то дипломат — важно, что в настоящий момент они находятся в жестокой разлуке, но любовь их, несомненно, преодолеет все преграды! Удивительно стойкий стереотип: ни разу еще не слышал, чтобы жених был обыкновенный человек, например техник, — если уж техник, то зубной, который купается и ее купает в золоте. Пока мы читаем великие произведения, параллельно создается такой вот фольклор, поражающий иногда своей безвкусицей и какими-то немыслимыми требованиями к жизни — в частности, к женихам. Причем одно из самых обидных требований: ты должен в момент рассказа непременно трагически отсутствовать, твое тупое присутствие сразу бы обесценило тебя!

Ну что ж... это все знакомо.

— Извини! — сказал ей я, открыл дверь в ванную, закрутил воду — пышная зеленоватая пена шипела уже у края. Выходя, я заметил жадный взгляд, который она кинула в ванную, — оттуда несло жаром, пахло хвоей. Но нет уж! Ванна — это чревато, это уж, как говорится, другой сюжет!

Я демонстративно прикрыл дверь — она гордо отвернулась.

В этот день должны были финалы начинаться...

Перед всеми крупными соревнованиями осмотр проводится — ну, мы с девчонками как к дурацкой формальности к этому относились.

Меня спрашивают:

— Маринка, ты пойдешь на осмотр?

И я вдруг слышу, что отвечаю:

— Да наверное, схожу!

А дело в том, что с некоторых пор меня — глухо, почти бессознательно — беспокоили какие-то странные ощущения в правой ноге.

Пришла я на осмотр, ничего не сказала — но врач наш, Альберт Дмитриевич, сам почувствовал что-то: долго правую мою тискал, мял.

— Что-то не нравится мне твоя нога. Вспомни — ударяла ты ее за последнее время?

— Я удивляюсь вам, Альберт Дмитрия! Что значит — за последнее время? Сами же знаете — падаем то и дело!

— Ясно! — Альберт Дмитриевич вздохнул. — Вот тебе направление — сделай снимок! Только сегодня же, обязательно!

— А в финале мне выступать или нет?

— Да можно, наверное... — неуверенно плечом пожал. — Вряд ли это уже повлияет...

Держалась так спокойненько я, но у самой сердечко прыгало, как птичка в клетке, — поняла я, что судьба вмешалась в нашу любовь, причем судьба трагическая!

Ясно было уже, что трудное счастье нам предстоит — и только стиснув зубы все испытания выдержать можно!

Вышли мы строем на помост.

— Ой, девочки! — шепчу. — Не смогу я, наверное, сегодня выступать!

Комсорг наш, Томка Ярмолюк, посмотрела на меня, просипела простуженным своим голосом:

— Ничего! Сможешь как миленькая!

Построение кончилось, начались соревнования — и действительно, то ли от отчаяния, то ли от счастья все получалось у меня, словно на крыльях летала, — по трем видам первое место! Влетела я в раздевалку в конце, все обнимают меня, поздравляют — один Альберт Дмитриевич как туча стоит:

— Все завтра уезжают, а тебе придется остаться, пока результатов снимка не получим!

Проводила девчонок я, а сама на следующий день пошла получать результаты снимка — через сад той больницы, где мы недавно с Аркадием гуляли.

Сказала я регистраторше мою фамилию, та посмотрела на меня как-то странно.

— Пройдите, пожалуйста, в кабинет к главному врачу — там вас ждут.

Вхожу в кабинет к главному — веселенькая, бодренькая — у стола главного сидят Альберт Дмитриевич и тренер наш, Платон Михайлович, оба мрачнее тучи. Увидел Альберт Дмитриевич меня, подошел, обнял, поцеловал.

— Ну, девочка, крепись! — глухо сказал. — У тебя злокачественное изменение кости!

Эти двое еще как-то держались, а Платон Михайлович не выдержал — вдруг зарыдал и выскочил!