Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

В тускло освещенной комнате под низким бронзовым абажуром сидело за круглым столом наше руководство, включая панночку. Перед ними на столе лежали пачки незнакомых денег, они то сгребали их в кучу, то снова разгребали. Чувствовалось — шел горячий спор.

Я толкнул форточку (стеклянный лист и цветок были изображены на ней) и протянул руку в комнату.

— Дайте мне денег! Дайте! — закричал я.

После этого я был отлучен от нее, и мне была предоставлена полная свобода, которая, как предполагалось, окажется постылой. Но вышло далеко не так.

Я дозвонился моему венгерскому переводчику, и мы радостно встретились. Оставшуюся там неделю я гулял, как Хома Брут перед смертью.

Когда наши финансы истощились, Ласло сказал, что мне положена валюта в одном издательстве за перевод моих рассказов. Еле стоя на ногах (от усталости), мы пришли туда. Неожиданно перед нами оказалось препятствие почти непреодолимое — открытый лифт!

Он шел откуда-то снизу: открывалась сначала лишь узкая щель, слепящая светом, потом она увеличивалась — торчало уже полкабины, три четверти кабины, и вот он был открыт весь, совпадал с рамой, нужно было бросаться — но просвет уже начинал уменьшаться!

Ф-фу! — утирая холодный пот, мы отступали. Понемногу начинал выходить следующий — но и тут мы пропускали момент для броска! Так и не сумев себя преодолеть и решиться попасть в лифт, мы долго шли по лестнице на четырнадцатый этаж, наконец в маленькой белой комнатке получили деньги и радостно кинулись в лифт, когда он торчал уже только наполовину, и благополучно спустились.

Потом в русском магазине я купил Ласло меховую шапку — и он сидел в ней во всех забегаловках, где мы были, даже не снимая с неё бумаги и бечевок. Потом мы явились в отель — пора уже было прощаться. Ласло приблизил ко мне свое круглое, очкастое, бородатое лицо, и некоторое время мы смотрели друг на друга в упор.

— Большой писатель... огромная морда! — выговорил Ласло.

Наизусть он знал не очень много русских слов — только самые выразительные.

В Питере, едва отдышавшись, я узнал, что неугомонная Анна готовит следующую поездку творческой молодежи, на этом раз в Гватемалу, где мы должны как бы заниматься раскопками, а на самом деле — носить оружие коммунистическим повстанцам. Анна летала как на крыльях — остановить ее и что-то объяснить было невозможно.

— Все! Панночку уже не остановишь! — говорил Сашка Бурштейн.

Кстати, она знала, что все заочно называют ее панночкой, но относилась к этому благосклонно, думая, что ее сравнивают с какой-то прекрасной полячкой шляхетских кровей. К счастью, ей все недосуг было взяться за Гоголя, но то, что там есть прекрасные панночки, она знала точно.

— Прошу, не называйте меня панночкой! Ну какая ж я панночка? — кокетливо говорила она.

Из повести “Вий”! — хотелось сказать порою, но я не говорил.

Однажды, проснувшись дома в необычную для меня рань, из бодрой утренней радиопередачи я узнал, что дома сто шестнадцатой серии строятся уже вовсю!

Надо было на что-то решаться. С такими темпами строительства — мне не уйти! И кто в здравом уме отказывается от Гватемалы? Последняя надежда была лишь на мой не совсем здравый ум.

Кстати, стоит заметить, что с этими поездками моя литературная деятельность как-то сомлела, да и вообще бурные посиделки молодых гениев в Доме писателей на улице Воинова почти иссякли. Видимо, дело было в том, что все мрачней надвигались тяжелые восьмидесятые годы: мало интересуясь политикой, я чувствовал это нутром. И на бытовом уровне. В том же самом Доме писателей молодые перспективные официантки, разуверившись в нашем финансовом будущем, все тесней смыкались с весьма платежеспособными в ту пору офицерами из Большого дома, расположенного ну просто рядом. Те тоже очаровывались нашими официантками — и нашим домиком заодно — все сильнее. В конце концов нас просто перестали туда пускать. “Проводится мероприятие!” — и стройными рядами проходили военные. Чувствовалось, они слегка побаивались и, шныряя в нашу дверь, испуганно оглядывались на нависающую рядом громаду Учреждения — но легкий риск придает, как известно, дополнительную сладость.

Все! — стоя у двери Дома писателей, закрытой по случаю очередного такого “мероприятия”, вдруг понял я. Сейчас — или никогда!

Я стал дергать роскошную дворцовую дверь, отгораживающую меня от положенного мне счастья, захваченного другими. Выглянула молодая и холеная администраторша, отмахнулась ладошкой. Я дернул сильней. Глянув на меня гневно, она метнулась в свой “скворечник” и стала накручивать диск, вызывая, видать, милицию. Все бы и кончилось, наверное, мирным посещением пикета, но тут за стеклом показались сытые, пьяные военные — от сытости и пьянства у них чуть не капало с носа — в обнимку с нашими официантками.