Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

— Там! — спрошенная девушка ткнула пальцем в автобусную стоянку.

Автобус все ближе подъезжал к “штабелю ящиков” — он закрывал не только ущелье, а и небо. То были не ящики, а деревянная опалубка, как выяснил я потом, слившись с жизнью.

Из плотины как-то нестройно, вразнобой, торчали краны, причем двигались из трех десятков — только два. “Плохо работают!” — решил было я, но потом сообразил: неправильно, наверное, пенять дирижеру, что не все инструменты у него играют постоянно и на полную мощь.

Небо было ровным и серым, падающие снежинки казались темными. Но снега не было видно нигде — все поверхности были крутыми, снегу не удержаться.

Автобус мой проехал по грохочущей эстакаде вдоль выпуклого брюха плотины, съехал вбок на кривую жидкую дорогу и остановился у будки. Ребята в заляпанных робах, покореженных касках, балагуря, пошли внутрь. И я со всеми, куда бы они ни шли!

Вот это да... Снова столовая!.. Но раз так надо! Не известно еще, что ждет впереди! Тут, правда, принимались не деньги, а талоны.

— Откуда такой? Держи! — корявая рука протянула талончик.

Я почувствовал, как слезы умиления душат меня... Замечательные люди!

Выйдем-ка! — сказал мой друг Валера, бригадир бетонщиков, лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда, тридцатилетний крепыш абсолютно хулиганского вида: железная фикса, косая челка. — Сбросим давление! — скомандовал он, как только мы вышли из бригадного вагончика под хмурое небо. Мы стали “сбрасывать”, задумчиво глядя вдаль и вниз.

Плотину сжали с обеих сторон ледовые поля — только у самого водосброса дымилась черная вода.

— Ну что? Пустите в срок? — и это лирическое мгновение я хитро использовал для своего репортажа.

В ответ Валера резко повернулся — к счастью, “отключив струю”. Благодаря способности яростно есть глазами он и создал, наверное, лучшую на стройке бригаду: даже я почувствовал дрожь.

— Пустим ли? — Он презрительно глядел на меня, словно я в чем-то виноват. — Пустим, конечно!.. Но как?! А — что ты понимаешь в нашем деле? Чего напишешь? А вообще, — проговорил он неожиданно примирительно, — если бы знал всю правду, вообще бы не написал!

Мы вернулись в тепло, в вагончик, к ребятам... и другой правды мне не надо — достаточно этой.

Я жил в поселке, в гостинице квартирного типа, километрах в десяти от плотины, в одном номере с двумя пуско-наладчиками из Ленинграда. Один из них был тощий, другой — толстый. Но в общем — толком я их не разглядел... Они являлись, когда я уже спал, зажигали в кухне свет, хрипло спорили, что-то чертили на клочках... Только эти клочки оставались от них и еще стада окурков — ими, как опятами, была утыкана кухня.

Потом они ненадолго засыпали, надсадно кашляя, и почти сразу, как мне казалось, вскакивали.

— О! В темпе давай! Матаня идет! Спички взял? Беломор? Пошли!

Матаня, дико завывая, заполняла ярким светом прожектора нашу комнату, через минуту с воем уносилась — и больше не появлялась. Ни разу я не сумел прервать блаженного оцепенения полусна, подняться хотя бы на локте и посмотреть: что же это за “матаня”? Электричка? Дрезина? Катер? Так это и осталось для меня загадкой.

Болтаясь по бетонным подземельям станции — и уже начиная соображать, что к чему, я вдруг нарвался на своих соседей: с грохотом и ядовитой пылью они ломали отбойными молотками толстую бетонную стену диспетчерской, потом выпускали сквозь пыльную дыру связку серебристых кабелей... коммутационный железный шкаф, должный красиво соединить все кабели в себе, был отодвинут в сторону, как ненужная мебель.

— Так это ж все не работает! — радостно объяснил мне тощий, кивая на шкаф. — Вся страна поставляет с разных концов — в результате ничто ни на что ж не налазит! Без нас, пусконаладчиков, это все железо. Только мы можем гайку диаметром четыре дюйма напялить на болт диаметром восемь дюймов. Без нас — все металлолом!

В номере они появились ночью — и в вскоре их унесла “матаня”.

Кроме них я еще знал электрика Женю, который изобрел колесико на доске и катался по кабелю над бездной Енисея, проверяя крепления. Узнал я и бетонщика Витю, который влезал в объем, сравнимый с его собственный погребальной урной, изнутри замуровывал себя — потом его как-то вытягивали веревкой под мышки.

И вот теперь все они — не сомневаюсь, что все, — стояли по берегам реки (внутрь станции пустили только начальство) и ждали. Берега были забиты людьми на несколько километров от плотины. Была ночь накануне решающего дня, давно намеченного планового срока, странным образом совпадающего с днем рождения Генерального секретаря, хотя нигде это официально не афишировалось: “с культом личности, слава богу, покончили!”. Склоны жили. Уверен, что никакой стадион “Маракана” никогда не будет столь громаден и столь радостно возбужден. Включение должно было произойти около полуночи — чтобы наутро, на завтрак, уже подарить Генеральному новую, самую мощную ГЭС. Все ждали — на ветру, в темноте, и думали, мне кажется, не о Генеральном.