Валерий Попов - Очаровательное захолустье [Повести]

Ну? Куда податься? С какого несчастья начать? Глядишь, тут гурманом сделаешься!.. Начнем, думаю, с самого горького...

Поглядел на свое отражение в витрине шикарного магазина «Мон Пари», сравнил себя с манекеном на витрине. Нет — он пошикарнее одет, хотя вряд ли у него больше заслуг перед отечественной словесностью. Одеваюсь нынче исключительно на Сенной, из одежной горы, называемой «Одежда на вес». Купил недавно двести граммов штанов. Донашиватель!

Ну, поехали — дела предстоят трудные. Денег, правда, нет — придется исключительно на самообладании!

— ...Лучший писатель современной России... Василий Слепынин!

Что приятно — на Сиверском направлении электричек уже другой!

...Медленно пятясь, к бетонной площадке перед Институтом селекции подъезжал крытый брезентом грузовичок «газель» — с самым страшным грузом, какой только бывает!

Сотрудники торопливо установили прямоугольником стулья — и «груз» выплыл из тьмы.

Когда отец ушел из семьи и переехал сюда, я, помню, сильно переживал. Теперь «причина» того события, ныне маленькая пожилая женщина, лежала в этом продолговатом ящике, который с подчеркнутой тщательностью сотрудники устанавливали на стулья...

Родственница в черной косынке, как видно имеющая опыт в этих делах, показала жестом: снимите крышку. И все увидели... нет — покойные мало похожи на тех, кто жил.

Директор института открыл панихиду. Из его речи выходило, что покойная (великий селекционер!) накормила своими сортами картофеля всю Россию, так же как муж покойной (мой отец) накормил всю Россию черным хлебом (поклон в его сторону).

Родственница поправила упавшую набок голову мачехи, и — все вздрогнули: голова подвинулась удивительно легко, словно не имела тяжести.

Вышел батя, абсолютно как бы спрятавшийся в черном костюме, глубокой шляпе, темных очках, и глухим, размеренным голосом произнес доклад о заслугах покойной — примерно как на ученом совете.

Дальше образовалась очередь желающих выступить — у них все выходило замечательно, непонятно было, откуда могли взяться страдания и переживания покойной, связанные с институтом.

Отец, неподвижно застывший у ее изголовья, вдруг поднял руку и согнул пальцы... Подзывает меня?

— Закругляй это дело. Через пять минут — отпевание в церкви!

Спасибо за доверие — дело нелегкое, но нам не привыкать!

Я вышел к изголовью, плечом отодвинул какого-то седенького академика, уже шевелившего губами, но не начавшего говорить, и зычно произнес:

— От имени родственников покойной благодарю всех за участие в этой скорбной церемонии и приглашаю на отпевание, которое состоится через пять минут в местной церкви!

И сделал правой рукою плавный жест.

Свет косо падал через церковное окно. Дым из кадила плыл, медленно изгибаясь. Пение оборвалось. Батюшка с громким шорохом свернул трубочкой бумажку с молитвой и вставил ее в сложенные руки покойной. «Путевка в смерть».

Разлили по рюмкам. Объявили минуту молчания. Тишина тянулась долго и вдруг прервалась коротким бульканьем: кто-то пересмотрел свои возможности и подлил еще.

...Все тебе надо замечать.

В следующей электричке, несущейся уже по петергофской линии, я чувствовал себя довольно уверенно: окреп на похоронах. И даже, расслабившись, отдохнул немного: только на транспорте и получается — отдыхать. Тем более никакого «лучшего писателя современной России» тут не продавали.

— Ну что у вас? Простейшую проблему не можете решить? — Я с ходу набросился на жену и дочь (нападение — лучшая защита). Но, кажется, переборщил — и так у них дрожат руки и губы.

— Каждую ночь раза по три неотложка приезжает. Делают ей укол, она оживает — и снова мебель двигает!

Жена крохотным кулачком утирала слезы.

— Бабушка! Прекрати! Ты не видишь — Валера приехал! — рявкнула дочь.

Но бабушка, не обращая на меня ни малейшего внимания, сидела за столом и, улыбаясь, рассказывала о каком-то Михаиле Ивановиче — неизвестно кому, — который «повел себя некультурно»... видимо, еще до войны?

— Сказали, что больше не приедут! Говорят — сами с ней разбирайтесь! — всхлипывая, проговорила жена.

— ...какие-то вы странные! — прорезался кокетливый голос тещи.

— Ладно! Я сейчас! — Я выскочил на улицу и сразу почувствовал облегчение, почти счастье — лишь бы оттуда уйти! А они уже там вторую неделю — и не могут выйти: тут же будет забаррикадирована дверь.

Через фортку до меня донеслось дребезжание тяжелой мебели и срывающийся крик дочери: