Валерий Попов - Евангелие от Магдалины [Романы]

Когда я навестила его в реанимации, он шепнул:

— Как вурдалак со стажем, скажу тебе: ничего хорошего!

Я уже догадывалась о том, кто именно «возобновил финансирование». Атеф! Аспирант Мити из далекой арабской страны. То был самый загадочный и наверняка самый богатый аспирант в мире. Когда он звонил нам домой своим глухим, лишенным всякого выражения голосом, по тону — да и по разговору — невозможно было понять: звонит ли он из своего роскошного дворца «Сердце пустыни», или с виллы на Сейшелах, или из обшарпанной научной общаги на Халтурина. Загадочная его неспособность сделать что-либо четкое с диссертацией о химии облаков настораживала даже простодушного Митю. Явно химичит! Но чего хочет?

По его бесстрастному пористому лицу, закрытому дымчатыми очками, ничего нельзя было понять.

Когда институт наш опустел почти на год, он подкармливал Митю разными грантами и конференциями, проводимыми обычно в принадлежащих Атефу «Шератонах» в разных концах света. В разных странах они были очень похожи — вся светская жизнь во внутреннем гостиничном саду, на островках и мостиках среди водных зарослей. Иногда только по типу бани — восточный хамам или финская сауна — можно было вспомнить, в какой стране ты находишься... хотя конференции посвящались именно окружающей среде. Атеф раскручивал гигантскую экологическую программу, собирая в своих «Шератонах» сливки научного общества — в основном горькие сливки: то были люди, лучше всех других представляющие, как прекратить всякую жизнь на земле, они же, естественно, могли ее и не прекращать — смотря какое угощение и какой комфорт. Атеф скромно объяснял, если очень упорно домогались, что деньги на все эти конференции дает его богатая, но патриархальная семья, предпочитающая по старинке вести прежнюю жизнь в шатрах. Но умные люди (а тут их бывало множество) с усмешкой объясняли, что это какая-то богатейшая нефтяная фирма, загадившая бензином всю планету, хоть как-то пытается отмыться, а Атеф лишь посредник, очень удобный, — ведь, действительно, их семьи и вообще их корни зачастую отыскать невозможно.

Однажды нас повезли на сафари в пустыню. Изнурительная роскошь, сопровождающая всю конференцию, шла по нарастающей, и на прощание нам готовили «фаршированного верблюда»: кур набивали рыбами, баранов — уже начиненными курами, и все это запихивалось в голого мертвого верблюда, который выглядел ужасающе неприлично и страшно эротично. Все сразу почувствовали это и смущенно стали переглядываться, перемигиваться, стараясь взбодриться, но скорее все же это было страшно, нежели весело. От духоты и перевозбуждения мне стало плоховато, и я вышла из шатра на воздух. Вокруг во все стороны расходились мертвые и абсолютно одинаковые барханы высотой чуть повыше человека. Поняв, что и снаружи воздух отсутствует, я стала карабкаться на четвереньках на ближний бархан — освещенный, как и все волны этого мертвого моря, яркой луной. Может быть, хоть на верхушке словлю какой-либо ветерок? Я вскарабкалась на вершину бархана, вдохнула и так и застыла, боясь выдохнуть. Внизу, под барханом, стоял Атеф в длинной белой галабее с головной накидкой и смотрел, не двигаясь, вверх. И вдруг луна, висящая в небе, стала головокружительно приближаться, увеличиваясь прямо на глазах... Потом я вырубилась и очнулась в шатре — толстые женщины натирали мне верхнюю губу солью. Кто доставил меня в шатер? Атеф при встрече со мной смотрел на меня теперь задумчиво и внимательно... Луна ли это была?

Однажды он скромно позвонил нам с Митей, и Митя даже не спрашивал, где сейчас Атеф, в Египте или на Сейшелах, настолько это было безразлично Атефу, а в конце концов — и нам тоже. Он бубнил про его диссертацию, которая опять в связи с «делами семьи» откладывается на неопределенный срок.

— Ну что же, — бормотал Митя, строя мне зверские рожи, — заходите как-нибудь... побеседуем! — Митя согнал глаза к переносице. — Ах, сегодня... так вы здесь? Заходите... Алена что-нибудь приготовит!

В то время от любви к Мите я готова была запечься в духовке сама!

Для встречи с загадочным миллионером был созван весь наш, вернее, Гунин интеллектуальный бомонд — худосочные интеллектуалы и покрытые легкой перхотью интеллектуалки. Я их недолюбливала, увы, со времен сборищ у Гуни, когда тот держал меня в черном теле и не допускал к столу, разве что только с подносом. С Митей, конечно, все было по-другому — теперь я сидела в центре компании, внимая то одному, то другому напыщенному монологу об эзотерике, мистике или христианской математике, время от времени страстно кивая, почти что с восторгом — блядь, но с элементами мистики. Печь картошку, однако, по-прежнему приходилось мне — интеллектуалки по-прежнему до такого не опускались. Единственной переменой в наших отношениях было то, что они перестали называть меня «девушкой», — видимо, я должна была их всячески благодарить хотя бы за это. Мой статус — в том числе и финансовые дела — за это время переменился, и я могла бы подать к столу и кое-что получше, но упорно пекла картошку, ведь главное для них всех — это духовная пища! Не правда ли? Картошка была подана, и я с выражением тупого восторга уселась слушать. Разговор сбивчиво, повторяясь, колотился обо все то, обо что он колотился в последнее время в таких салонах, — о древних мистериях и секретных обществах, о Лемурии и Атлантиде, об астрологии и каббале, картах Таро и дереве Сефирот — в общем, обо все то, что бурно заполняло место, оставленное исчезающей наукой. Все бывшие бездельники НИИ и КБ стали практикующими магами и волшебниками, успешно и небескорыстно творя чудеса, которые невозможно было увидеть, а тем более — проверить.