Валерий Попов - Запомните нас такими

— Погодь! — проворчал Коля-Толя.

Мы долго ждали, пока она подошла к парапету, ряду чугунных нулей.

Приспущенные простые чулки, бесформенное тело в какой-то рясе, тройной подбородок и — маленькие, добродушнейшие глазки.

— Клавдея Петровна! — отрекомендовалась она нам.

— Ну — это мать моя... вроде, — буркнул Коля-Толя.

Слово «вроде» не рассердило ее.

— А, — произнес Никита.

— На вот — возьми хоть! — Она заботливо протянула через перила прозрачный пакет. В нем проглядывали веревка и мыло. Странный подарок сынку!

— Этот, что ли, прислал? — проворчал Коля-Толя, забирая пакет.

— Батя-то? — произнесла она добродушно. — Да нет, он в Усачевские бани пошел.

— Ясно! От него дождешься! — Он яростно швырнул пакет в каюту. — Да это, — счел нужным объяснить, — веревка, мыло... постирать, высушить! Ну все! Покедова! — махнул рукой.

Мы вырулили по широкой дуге.

— Еще неизвестно... откуда я приплыл! — бормотал Коля-Толя, пиная таз, валяющийся почему-то в рубке. Фактически превратил наш катер в свой таз!

Стоя за рулем, Коля-Толя гордо поглядывал на проплывающие мимо ампирные домики, некоторые с гербами на остром «скворечнике» наверху. Подбирал себе герб? Червленое поле с лентой, с изображением таза на щите, в профиль и анфас... чем плохо?

Мы вырулили тут как раз в неаристократическую часть города. С одной стороны канала по шумной Садовой гремел трамвай. За рельсами грязно желтел понурый Никольский рынок с галереей под сводами.

Справа вставал бело-голубой храм Николы Морского со знаменитой ступенчатой колокольней.

— Может, меня крестили там? — Коля-Толя взволнованно пробормотал.

Да нет. Если б крестили — в тазу бы вряд ли отправили!

Мы причалили слева, у трамвайных путей, у старого Пикалова моста. Поднялись по гранитным ступенькам, переждали грохочущий трамвай. Походили, вздыхая, вокруг рынка. Переулки вокруг были неказистые — Дровяной, Щепяной. На Никольском рынке, как видно и по известной гравюре, продавали дрова.

— Может, — Коля-Толя усмехнулся, — из полена сделали меня, как Буратино?

Думал он при этом явно о другом — о тех родителях, что «выловили» и воспитали его.

Ходили под навесом галереи. С задней стороны рынка горели синими длинными лампами маленькие зарешеченные окна. Вывеска.

— Завод «Эмальпосуда»! — воскликнул я.

Рядом был магазин. Волнуясь, мы вошли. Тазы! Те самые! Снаружи красные, белые внутри! Отсюда и выплыл? Может, ветреная работница «Эмальпосуды» и пустила его по волнам? Меня взволновало другое. Запах, жадно втянул... Точно — здесь раньше керосиновая лавка была! Помню всё: жестяное корявое корыто, вделанное в прилавок, тяжело колышущийся желтоватый керосин, свисающие с поручня три жестяные уточки-ковши. Большой (мятый весь), тускло мерцающий — литровый, средний — поллитровый и маленький — четвертинка. Зачерпывали, гулко опрокидывали в бидон. Запах свежел, усиливался. Сладко кружилась голова. Сколько мы жили так! На полках таяло землистое мыло... Клавдея Петровна нас снабдила таким. Свисало мочало. Мы с Никитой тактично вышли, оставив Колю-Толю наедине с его тайной.

Все? Приплыли? Мы с Никитой спустились на катер, ждали, сидя на корме. Как он там? Поглядеть? Но тут он сам появился на ступенях.

— Ну? — с вызовом проговорил он. — Чао?

— Куда ты? — пробормотал Никита.

— К этому — не пойду!

— Какие вопросы? — добродушно сказал Никита. — Плывем!

Коля-Толя, помедлив, спрыгнул.

— Да... недалеко я уплыл в тазу! — произнес он горестно.

— Ничего! — как мог, я его утешил. — Зато против течения греб!

Это его почему-то оскорбило.

— Некоторые тут вообще... непонятно откуда приплыли! — надменно произнес он, очевидно, имея в виду мои плебейские корни, себя же решив считать по-прежнему знатным. Видно, «Эмальпосуда» не удовлетворила его.

Высадить? Жалко! Да и одним подшипником скованы мы с ним теперь навек!

Никита врубил двигатель. Нас покачало на «свальном» течении — канал Грибоедова пересекался тут поперечным Крюковым каналом. Никита, помедлив, влево по Крюкову свернул... К Фонтанке? Правильно: там самые знатные дворцы!

Тесно, гулко тут, в Крюковом канале... Скромный домик Суворова-Рымникского Колю-Толю не взволновал.

И вот — выплыли на Фонтанку. Простор! Закачало. Стайка сереньких уточек устремилась к нам — интересуясь, видимо, куда мы свернем? Справа, за темно-синим куполом Измайловского собора, вздымались краны судостроителей. Бывали там!.. Где-то там засекреченная диссертация плыла, расклевываемая рыбками-шпионками... Хватит, горбатились там! Свернули налево, в более или менее аристократическую часть. Порадовал сфинксами Египетский мост. Справа проплыл домик Державина (не взволновал), Обуховский мост, пропускающий по себе грохочущий Московский проспект. Мелькнула вдали уже слишком знакомая нам Сенная площадь... Прочь! Убогий Горсткин мост, упирающийся в дом номер сто — заводик с запыленными стеклами.