Валерий Попов - Тетрада Фалло

Я пошла, послушно разделась, легла. Через полчаса пришла Мынбаева с чемоданчиком, почему-то очень мрачная. Сделала мне укол. И я уснула. Но к сожалению, не навсегда!

Кто-то меня тормошил. Я проснулась. Нет, то окно больше не снилось мне! Надо мной стояла Изергина.

— Вставай, — заботливо проговорила она. — За тобой приехали.

— Кто? — Я встала, слегка пошатываясь.

— Григорий Васильевич, — сказала она.

Надо же, какой заботливый! И все такие заботливые! На меня напала слезливость... вместе с какой-то глубокой апатией.

Гриня встретил меня у двери, заботливо отвел в машину. Мы ехали молча. Листик прилепился к стеклу.

— Куда это мы? — встрепенулась я.

— На вокзал, — помолчав, проговорил Гриня.

— На вокзал?! — воскликнула я. — В медпункт?! Так я и знала! Ведь именно на вокзал в медпункт была подкинута Ксюха! Оттуда ее Влад и привез! А кто — туда?.. Гриша знает!

— Увидишь, — только и сказал он.

У широких вокзальных ступенек мы вышли. Под гулкими сводами нас встретил какой-то суетливый тип.

— Григорий Васильич? Это с вами?

Он солидно кивнул. «Это» не прореагировало. Мы молча шли под высокими гулкими сводами.

— На месте? — высокомерно осведомился Григорий Васильевич.

— На месте! — как-то гнусно усмехнулся тип. Красный светящийся крест сиял впереди путеводной звездою. Вот сейчас!.. Отсюда Ксюха начала свой жизненный путь... верней, продолжила. А где — начала? Сейчас я узнаю это.

Меня колотило... Мы прошли почему-то мимо креста.

— А-а... — Я растерянно дернула Гришу за рукав.

— Сейчас. — Он, успокаивая, поднял ладонь.

Мы вошли в милицию, в тускло освещенный зал. Милиционер за барьером торопливо надел фуражку и, поднявшись, отдал честь.

Я огляделась. В углу зала была покрашенная в белое металлическая решетка, а за ней, схватившись грязными пальцами за прутья, стояла растрепанная, окровавленная старуха.

— Не дралась я ни с кем! — вопила она.

— ...Уймись, Федулова! Увести? — Дежурный почему-то спросил у Гриши.

— Нет. Погоди, — произнес Гриша.

...Почему? Почему-то, взяв под локоть, он повел меня ближе к решетке... Почему?

— На квартирку пригласили, только вы...ать забыли! — кривлялась она.

Зачем Гриша так ужасно, так близко подводит меня к ней?.. Старуха разглядела меня, и вдруг в глазах ее вспыхнуло что-то человеческое.

— Марина! Марина! — вдруг завопила она, сотрясая решетку.

Откуда она меня знает? И откуда я знаю ее? Такой ужас я испытывала, только когда тонула в детстве, и тьма все на более короткое время выпускала меня.

— Марина! — завопила она. — Дай мне попить! Я умираю!

Боже мой! Вспомнила! Та самая старуха, которую я видела в больнице, тоже за решеткой!.. в самом начале всего этого... когда еще Влад прооперировал мне аппендицит, и жизнь была... в сладком тумане... Я еще дала ей пить. Но почему — снова она? Зачем меня подвели к ней?

— Марина! Дай мне попить! — завопила старуха.

При этом я заметила, что она глядит почему-то мимо меня. Я оглянулась на дежурного. Тот глянул на Гриню. Гриня кивнул. Милиционер налил стакан воды из графина и поднес мне. Я протянула его к решетке. Старуха ухватила его грязными пальцами. Кадык ее ходил вверх и вниз. Остановился. Стакан со звоном врезался в бетонный пол, но почему-то не разбился.

— На квартирку пригласили, только вы...ать забыли! — снова завопила она.

— Вот... это мать Ксюхи, — сказал Гриша.

— ...Естественно, ничего уже не помнит, — добавил он, когда мы вышли.

До самой машины мы молчали. И только у машины он сказал:

— Так что... понимаешь сама — в интересах Ксюхи это лучше не разглашать.

Я кивнула.

И вот опять настал день отъезда. Ксюха уже уезжала отсюда один раз. Но тогда вернулась. Теперь уже не вернется. Опять все стояли на холме у ворот монастыря и смотрели на шоссе. Как и в тот раз, светило низкое утреннее солнце, но тени облетевшие деревья на шоссе давали меньше, чем тогда. После долгой размазни наконец-то приморозило, все сверкало. И наверное, от этого у многих текли слезы — во всяком случае, иногда в сверкании лучей в слезинках все исчезало, потом я вытирала слезы и снова смотрела на дорогу, по которой скоро — с минуты на минуту — должны были увезти у меня Ксюху. Лучше, чем сказал великий поэт, не скажешь: «Зима! И все опять впервые. В седые дали ноября уходят ветлы, как слепые, без палки и поводыря». И вот появились машины. Луч, попадая на лобовые стекла, сейчас почти не перебивался тенью голых деревьев и сверкал без пауз. Слезы потекли сильней. Я повернулась, побежала. Я вбежала в палату, подошла к Ксюхиной кроватке. Она — впервые! — держась за ограду, стояла и ликовала по этому поводу. И вдруг она отпустила прутья и протянула ручонки ко мне. «Мама!» — проговорила она и, словно бы удивившись первому своему слову, сама стала падать назад. Кинувшись, я успела в последний момент ее подхватить, прижала к груди. Какая она тепленькая, мягонькая! В оконце я увидела, что Крис, Джуди, целая толпа идут наискосок через монастырский двор, мимо высокой звонницы, направляясь к нам. «Не отдам тебя, Ксюха!» — проговорила я и выскочила с ней в коридор. Под сводами уже грохотали шаги. Я метнулась в обратную сторону, пробежала почти весь коридор по кругу и — снова послышались голоса — приближалась к ним. Я вбежала в туалет, лихорадочно защелкнулась в кабинке. Стояла там, тяжело дыша, озираясь. Вот клетка эта — последнее наше прибежище. Ксюха, испуганная этим безумным бегом да и всем моим поведением, вытаращив глазки, смотрела взволнованно на меня и вдруг — стала задыхаться. Глазки ее испуганно забегали, потом уставились на меня: «Ну сделай же что-нибудь! Спасай меня!»