Валерий Попов - Тетрада Фалло

— Да, наверно... — проговорил он неуверенно. — Спросим у него! Поехали? — Он вдруг обрадовался. Теперь его папа будет решать! Два папы подряд — это для меня многовато. Их воспитанием тяжело заниматься.

— Слушай! — Я стала одеваться. Надо было многое обсудить, а без всего было холодно. — Отлично, что тебя выперли! Едем в Ленинград! Что делать в этом занюханном Троицке? Хватит уже! Я поступаю в консерваторию, ты... в Военно-медицинскую. Красота! Все к лучшему!

Влад озабоченно рассматривал простыню... потом, скомкав ее, сунул в сумку, с которой приехал... Хозяйственный!

— Отцу показать? — Я кивнула на сумку. Захохотав, мы снова обнялись. И вдруг наши объятия как-то омертвели... Шаги! Откуда-то знакомые и какие-то неуверенные... Отец? Потом вдруг послышался стук в дверь. Странно! Мы быстро поправили — сами на себе, а также друг на друге — одежду. Влад метнулся на кресло в углу и даже уткнулся в журнал мод.

— Да, — спокойно проговорила я. Не говорить же — «нет»!

Дверь заскрипела медленно... и появился... Сергеич! Увидев Влада, метнулся назад. Потом снова появился. Никогда я не видела у Сергеича такого лица! Буквально все устои его рушились на глазах!

Мы с Владом захохотали. Когда ждешь большего ужаса — меньший кажется счастьем. Наконец мы остановились.

— Подождите, Иван Сергеич, там. Мы скоро! — величественно проговорила я, сделав ему ручкой «вон».

Мелко кивая, Сергеич попятился. Прикрыл дверь. Мы снова захохотали. Хохот затих. Мы постояли обнявшись. Вот и началась твоя новая жизнь, о которой ты так мечтала... Первый блин, как положено, комом... как простыню комом... но мы победим.

Сергеич быстро домчал — как видно, с испугу. Вот и недостроенный комбинат. За ним — город. Теперь куда рулить?

— На Космонавтов, пожалуйста! — сказал Влад Сергеичу, словно это было такси.

Даже Сергеич, похоже, проникся сочувствием ко мне, глянул в зеркало, и взгляд его говорил: вот они, нынешние женихи!

— Здесь, пожалуйста! — почти радостно вскричал Влад, потом, опомнившись, глянул на меня. — Ну... — Мы как-то вскользь поцеловались, и он стал лихорадочно рвать ручку. Открылось!.. Вздох облегчения. Он еще раз оглянулся.

— Двадцатого, на концерте! — светским тоном проговорила я.

Сергеич заботливо меня довез. Потом, конечно, поехал папе докладывать. Зато Полина отвела душу — еле поздоровалась, шваркнула тарелку с чуть теплыми голубцами. Она-то откуда знает? По моему лицу? Я пошастала по дому — и села к роялю.

Наконец заскрипели шаги отца... Я оборвала музыку... и напрасно: он не зашел ко мне. В консерваторию мне придется поступать одной, без его поддержки. Жить где-нибудь в общаге. Слезы потекли. Но не из-за карьеры я страдала тогда — моя любовь оказалась нелепой, неудачной, глупой. Кому я отдала себя? Он совсем про другое думает! Неужели папка не чувствует моего отчаяния? Как бы я хотела поплакать у него на плече, чтобы он погладил мне голову, приговаривая: «Бедная ты моя!»

Чувствую же, что он и сам страдает! Но — не зайдет. Неужели правы те, что сейчас кричат, что партийные вожди — это чудовища? Во всяком случае, они стараются такими казаться. Правильно сказал поэт: «Гвозди бы делать из этих людей!» И потом — распинать этими гвоздями других людей!.. Я тоже не пойду к нему.

Я ждала ужина — за ужином что-то должно решиться. И вдруг заскрипела дверь и вошла Полина с подносом. Вот и ужин! Кушай одна! Вид у нее был крайне оскорбленный... Превратили в служанку! А кто, собственно, она? С ней отец тоже не разговаривал — на кухне лишь тихое бряканье и зловещее молчание. Тут я поняла, в какой он ярости, и даже струсила: лучше не высовываться! Даже не поиграла перед сном.

Утром он ушел все в той же ярости, не поговорив с Полиной, — обычно их голоса на кухне будили меня. А тут — только жахнула дверь! Господи, что же будет?

И как я обрадовалась, когда через два часа появился Сергеич, чтобы везти меня в училище. Два часа я маялась и чего только не передумала. В училище предстоял непростой день. Распределение! Раньше я думала об этом дне как о празднике! Дорога в консерваторию! Но теперь? Неужто он дойдет до такого в своей ярости, что испортит мне жизнь? Папка? С которым мы еще прошлым летом удили окуней, варили ночью уху и пели песни? Да нет. Помолчит недельку, потом придет: «Ну что, доча? Наломала дров? Давай разбираться теперь». И тогда я заплачу.

А пока надо бодренько. У комиссии и тени не должно быть подозрения, что с дочкой «самого» что-то могло случиться! Заварила кашу — теперь расхлебывай. Не бойся, папка, я не подведу.