Валерий Попов - Тетрада Фалло

Я вдруг услышала лихой свист. Глянула в сторону — и увидела Гриню в окошке машины. Я пошла к нему и молча села. Мы куда-то поехали.

— Ну ты, мать, крупно сфотографировалась! — произнес наконец он.

Что мне было сказать?

— Ну... что делаем? — поинтересовался он.

Если б я знала! Мне теперь даже Сергеича было страшно увидеть, не говоря уже об отце. Наверняка ему скоро доложат! «У меня уши везде!» Попроситься к Грине? Но он — через один коттедж от нас!

— Отца видел твоего! — вдруг произнес он. Я вздрогнула. — Хреново съездил, — добавил Гриня. — Похоже, недолго осталось ему.

— Дома? — спросила я.

Гриня покачал головой. Значит, на «фазенде», как отец ее называл. Это плохо — если, не заезжая ни домой, ни на службу, сразу поехал туда.

«Опять Петрович... рыбачит!» — фразу эту в последнее время осмеливались все громче произносить.

— Поехали, — сказала я.

С грохочущего грузовиками шоссе мы свернули на извилистую асфальтовую дорогу в сосновый бор — и сразу стало тихо, комфортно и для слуха, и для зрения. Только дятлы тут шумели, перелетая с сосны на сосну. Кто попало не ездил тут. Кому попало незачем было ездить тут. Все прекрасно знали, что дорога эта идет в рай для начальства. Даже дети тут ездили только особенные. Помню, когда отца из Ленинграда повысили сюда, Троицк сначала мне показался большой деревней, и я очень скучала в нем. Но потом пришло лето — и как раз вот эта дорога примирила меня с собой. Меня привезли по ней на озеро Зеркальное, там стояли красивые коттеджи в соснах, и называлось это — лагерь «Зеркальный». Жили тут только «особые» дети со всей страны. Помню, как меня поразил разговор двух девочек в первый день — обе они были очень важные, причем каждая старалась продемонстрировать, что важнее она. «Я здесь от-ды-хаю уже третий год, — капризно говорила одна. — Здесь, в общем, терпимо. Главное — в любую сторону на протяжении пятидесяти километров тут нет никого из простых !» Вторая девочка была, видно, поумней и пыталась победить первую иронией (которой та, первая, абсолютно не воспринимала). «Ну как же нет? — усмехнулась вторая. — А наша обслуга?» — «Я ее как-то не замечаю», — надменно ответила первая. Помню, я сразу почувствовала — если не хочешь быть Золушкой, надо сразу заявить о себе. Для всех я была новенькая, многие уже спелись, отдыхая не первый год, и со мной пытались общаться кое-как, но я быстро поставила всех на место, пару раз случайно проговорившись, что мой папа тут самый главный и все это — его. После чего со всеми у меня установились четкие отношения, хотя душевными их я бы не назвала. Да и какие могут быть душевные отношения с такими людьми, многие из которых были из Кремля и ни на минуту не забывали об этом? Однако я благодарна «Зеркальному» за то, что именно здесь я впервые четко почувствовала, что у меня есть характер и я могу постоять за себя. И даже без помощи отца. Помню, потом приехала вторая смена — и тут я уже решила не говорить, чья я дочка, и тем не менее со всеми прекрасно разобралась. Так же и в музучилище. Сначала губернаторскую дочь, в духе времени, пытались встретить в штыки, но вскоре я со всеми прекрасно поладила, никоим образом не привлекая к своим делам папу.

Мы проехали поворот на «Зеркальный». Вряд ли я там снова окажусь. Прощай, детство!

Вот поворот на соловьевскую (по фамилии предыдущего секретаря) резиденцию райкома. Там папа принимал серьезных гостей, но сам по себе в тех полированных апартаментах бывать не любил. Как наследственный таежник, он выстроил себе фазенду в глуши, на том берегу озера. Тоже, впрочем, «справная изба», как с гордостью сказал его папа, таежный охотник, приехав на побывку.

Но до «справной избы» еще ехать и ехать.

— Надо ему свое таежное упрямство забыть! — вдруг проговорил Гриня в сердцах, не в силах, видимо, больше таить свои мысли. — Пора понять, что и в Москве теперь новые люди и надо перестраиваться под них!

Боюсь, что он преувеличивал свое влияние на папу. Когда, навалившись скопом, одолевали отца (и такое в последнее время случалось), отец соглашался и улыбался только для виду, а потом, все высчитав, четко и жестко делал свое. Не зря в язычестве еще таежники тигру поклонялись. Его стиль! Может, удастся перестроить страну, но не папу. Всего в жизни отец добился диким упрямством, верой только в себя и презрением к окружающим. Вряд ли удастся «перестроить» его. Что тогда от него останется? Он-то, думаю, всегда останется. А вот Гриня за свои вольные мысли как бы не потерял свое теплое местечко. Опять я «дочка начальника»! Но что делать? Такой я выросла! И даже, похоже, такой родилась. Поэтому я холодно глянула на Гришу, и он осекся. «Перед кем разглагольствую!» — видимо, спохватился. Вот так! Неужели это я как просительница стояла перед больницей? Да, любовь зла! Но мы справимся!