Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

— Моя заморочка... называется «Сеновал»! — не без гордости проговорил бармен.

Я пригубил... Да, действительно: аромат свежего сена, привкус хвои. Скорее, не «Сеновал», а «Лесоповал». Я сказал об этом бармену, он усмехнулся.

— Сколько с меня? — я полез за пазуху. Бармен с отвращением махнул рукой. Что... все так хорошо? Или все так плохо? Не понял.

В бар, качая серьгами по полпуда, отрешенно вошла Луша, даже не посмотрев в нашу сторону.

— О, проснулась уже! — воскликнул я.

Она тяжело вздохнула. В смысле: но кто-то должен и работать!

— Ну что, Андрюш? Все болеешь? — проникновенно спросила она у бармена, хотя фраза явно предназначалась нам. Мол, вообще-то она человек чуткий и добрый, помнит, кого как зовут и кто чем болен, и лишь такие мерзавцы, как мы, не стоим даже поворота ее головы!

Бармен несколько удивленно ответил ей, что никогда ничем не болеет, но она понимающе покачивала головой, будто бы зная все невзгоды и проблемы лучше его самого. Душевность ее не имела границ!

— Надеюсь, вы хоть что-нибудь сделали? — наконец холодно обратилась она ко мне. Контраст был особенно убийственным после задушевной беседы с барменом. Похоже, что из всех классов трудящихся этот ей почему-то ближе всех.

Я открыл было рот, чтобы ответить — что, мол, ничего серьезного пока сделать не успел, но она, не дождавшись ответа, нанесла новый удар.

— Надеюсь, я вчера сказала вам, что героиня — не миллионерша, а прогрессивная журналистка и борется с мафией?

При этом известии я качнулся на сиденье. Прогрессивная журналистка? С этим сверканием «стеклышек» на каждом из пальчиков, с серьгами по полпуда в каждом ушке?! Или она перевоплотится, ускромнится? Вряд ли! Она прочла явное сомнение в моем взгляде... Война? Война! Так быстро? Я, конечно, понимал, что она, как настоящий вождь, должна время от времени разоблачать очередного маршала-вредителя, виновника поражений, но что это произойдет так скоро и в аккурат со мной — не ожидал... Ну а с кем же еще? — я огляделся, больше не с кем — для этого я и зван.

В бар вошел ее лысый друг, вчера хлопавший ее по заду. Нынче он был сосредоточен и хмур. Я понял, что сейчас состоится своего рода худсовет — оказывается, и у них бывают худсоветы.

— Ну, так вы сделали что-нибудь? — еще более холодно осведомилась она, начиная заседание.

— Э-э... мэ...

— Сделали или нет? Мы же, кажется, договорились?

Лысый с удивлением глянул на меня, потом — на нее...

Ловкая шельма!

— Ну так что? Будем молчать?..

За этим должны последовать пытки.

— Кстати, — презрительно, как к двоечнику, позорящему класс, обратилась она. — Я, кажется (кажется!), говорила вам, что монашенку и... ее праправнучку-журналистку будет играть одна актриса?

Ну, это понятно, чтобы слупить побольше денег. Я даже догадываюсь, кто ей будет!

В бар вошел еще один «член худсовета» — тот маленький крепыш, с которым мы давеча чуть не подрались у телевизора. Он был настроен еще решительней и злей, чем вчера, но злоба, как я заметил, обращена была на нее.

Луша заерзала, но старалась сидеть так же гордо.

— А... чекиста и капитана — тоже один человек! — произнесла она.

Тоха заиграл желваками: было ясно, что речь о нем.

— А пела нам, что Рэмбо будет играть, что пятнадцать миллионов наших заслала ему! — произнес Крепыш.

Обстановка стала напряженной.

— К сожалению, ничего достойного таланта Рэмбо наш автор не предложил!

Так. На мне уже пятнадцать миллионов. А говорят, они убивают и за миллион! Браво, Луша!

— А про что, вообще, кино? — этот вопрос Лысый обратил все же к Луше, а не ко мне. Это доказывало, что мафиози очень неглупые люди.

— Фильм — о любви! — высокопарно проговорила Луша.

После этого, как ей казалось, все подозрения в ее адрес должны были отпасть — но, увы, не отпали!

— А про что — любовь-то? — допытывался Лысый, и я полностью его поддерживал. Сказать «любовь» — значит ничего не сказать, это все равно, что сказать «стих» — и торжественно умолкнуть. Луша пыталась убедить нас, что восклицания этого вполне достаточно, но — не убеждала.

— Что такое любовь? — Луша с упреком посмотрела на Лысого. — И это вы спрашиваете, Григорий Матвеич?

— Ну, я! — с вызовом проговорил тот... Действительно, общаясь с Лушей, он мог и не раскумекать, что такое любовь. Честно — и я что-то в ентой компании начал подзабывать. Всю жизнь, можно сказать, этой штуковиной занимался, а тут, когда надо позарез (именно — позарез!), как шваброй смыло!