Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

Но и осень, увы, не принесла никакого оживления в мою жизнь. Обычно каждый сентябрь начинались суета в клубе, толкотня в издательствах. А теперь — словно этого и не было никогда — клуб сгорел, издательства исчезли. И именно мы все это смели заодно с ненавистным строем — так что жаловаться не на кого, увы!

Писатель Грушин пригласил меня на свой юбилей, но проходило это далеко уже не в ресторане, а почему-то в Доме санитарного просвещения.

— А вот и наш классик! — воскликнул Грушин, только я появился в конце практически пустого зала... Делать нечего, радостно улыбаясь, я направился к сцене, и вдруг Грушин сказал: — Он болен, очень болен. И приехал издалека! Он болен, но нашел-таки силы прийти! Поприветствуем его!

Я так и застыл с ногой — поднятой, чтобы войти на сцену... Почему это я «очень болен», черт возьми?! И почему это я «приехал издалека»? Так надо Грушину, чтобы показать, что даже очень больные люди буквально приползают на его юбилей! Черт знает что нынче делается для того, чтобы удержаться на поверхности, — и все, зная мое слабоволие, пользуются этим. Ну, ладно уж. Я болезненно закашлялся, лишь бы Грушину было хорошо. Даже когда приезжал с друзьями на юг, и там чувствовал неловкость, что горы не такие уж высокие, а море не такое уж синее — словно я в этом виноват!

— К сожалению, ему надо идти! — вдруг объявил Грушин, только я взялся за скромный бутерброд.

Куда это мне «надо идти»? Видимо, в могилу. И, судя по окружающей меня жизни, — верный адрес. Словно исчезло все, что я за жизнь свою сделал. Хочешь — начинай все сначала!.. Но хотел ли этого я?

Я зашел к критику Ширшовичу — пусть объяснит.

— Читал «Флаги на башнях»? — вдруг спросил Ширшович, выслушав жалобы.

— «Флаги на башнях»? — Видимо, он тоже считает, что мне надо начинать образование сначала. — Конечно, читал. Но только в детстве. А что такое?

— Критик Примаренков блистательно доказал, что колония трудных подростков, о которой пишет Макаренко, якобы педагог, на самом деле была притоном гомосексуалистов для высших правителей страны!

— Как? — Я даже подскочил. — Но Макаренко же их перевоспитывал!..

— В правильном ключе!

Вот как развивается сейчас литературоведение — семимильными шагами!

— М-да... И кто же... гомосексуалист... туда приезжал?

— Буквально все! Калинин! Бухарин! Без сомнения — Ежов. Конечно же, Максим Горький, ну, это подтверждается даже документально. Вот так.

— И... что?

— И то! Поэтому книги Макаренко выходили миллионным тиражом!

— М-да. А мы-то здесь при чем?

— При том же! Те же самые флаги на тех же башнях!

— То есть — что?

— То есть — то. Вся мировая политика, ну, и, разумеется, культура контролируются ими!

— Давно?

— Всегда.

— Но как же раньше было? Я и не знал!

— Только не надо считать меня за идиота! — вскричал Ширшович. — Все было — только тайно. И ты прекрасно это знаешь!

— Я?..

— Сколько ты выпустил книг? И помалкивай! Не надо строить из себя наивного идиота!

— ...каким я, видимо, и являюсь.

То-то последнее время у меня на глазах происходили непонятные взлеты непонятных людей, вчерашние приготовишки объявлялись гениями, объезжали мир, а ты как числился скромным середнячком, так и остался... Спасибо Ширшовичу — открыл глаза!

— Но ведь Горький — известный бабник!

— Сам ты бабник, — презрительно проговорил он. — А, надеюсь, известно тебе, что Радищев был сифилитиком?

— Примаренков установил?

— Да нет! В книге написано. «Путешествие из Петербурга в Москву» называется.

— Мда-а...

Словно ошпаренный, я вышел от него.

Делиться больше не с кем — рассказал все жене.

— Ну что ж... раз так надо... — безжалостно произнесла она.

— И... как Радищев — тоже?

— До Радищева тебе далеко!

Да, человеку обычному в наши дни ничего не светит! И никогда не светило!

— Но ты уверена, что если бы... удалось, я, точно бы, стал преуспевающим автором?

— С тобой — ни в чем нельзя быть уверенным! — вскричала жена.

Через два дня, когда я вернулся с прогулки, она встретила меня радостно:

— Тебе звонили... из этой самой... колонии подростков!

— Как?! И что?

— Просили выступить.

— В качестве кого?

— Сказали, что ты сам все знаешь. Ты что, никогда не выступал?

— В колонии — нет. А кто звонил?

— Воспитатель Савчук. Голос молодой, ломкий. Сказал, что заплатят.

— Да? И когда?

— Завтра. В семь выступление, потом — танцы.

— Замечательно!

Утром перелистал «Флаги на башнях». Врет все Примаренков. Не может быть! И что я — Максим Горький? Зачем я им?