Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

— И прости, — неукротимый дух противоречия передался и мне. — Но ты уверен, что финиш этот, — кивнул на посев, — понравится тебе? А вдруг — нет? Ведь пересеять, как ты любил, уже нельзя будет!

Может, удастся все же его сбить с этой жесткой привязки?

— Значит — вся жизнь моя — дерьмо! — заорал он. Потом успокоился, даже мне подмигнул. — Не волнуйся. Она, — смерть я имею в виду — тоже не дура!

Хитро ей подольстил.

— Гуляешь, батя! — только я и сказал.

По аллее ходил... Чего делать-то? Как-то этот... «последний праздник урожая» похерить надо! Увезти его куда-то, отвлечь. Пусть забудет свой «срок уборки». У стариков память дырявая, глядишь — и забудет, вместе с озимыми своими под снег не уйдет. Но что я могу предложить ему достойное вместо того — на что он положил жизнь... и с чем теперь хочет встретить смерть? Ничего я более достойного предложить не могу. Не каждый такое право может иметь — так увязать свою жизнь с природой. Бурный финиш придумал себе. И главное — по специальности! Такое даже медикам редко удается. И если получится у него, как хочет — уйдет с улыбкой торжества, — все сделалось, как он сказал. Другим для этого приходилось целые государства завоевывать. Или — разорять. А у бати — весь процесс под окном. И увезти его — значит, последнего азарта лишить.

Попробую все-таки. Вернулся. Он, согнувшись к столу и даже высунув язык от старания, с изуверской селекционерской тщательностью резал таблетку пополам. Неужели — сам помнит? Ведь, вроде, в больнице по дороге сюда в отрубе был?

— Отец!

— Да? — откликнулся он любезно.

— Ты слышал — нас с тобой в Казань приглашают!

— Да? И с какой же это стати? — спросил насмешливо.

Нет. Не собьешь теперь его с «эксперимента». Упорство это и сделало его. Теперь — погубит. Впрочем — как сказать. И что считать гибелью? Для него, может быть, несбывшийся эксперимент, теория неподтвержденная, гибель и есть. Не путать со смертью! Смерть в лаборантках у него, измерения сроков созревания проводит. Может, отец еще и выговор ей даст, за небрежность! «Сильнее, чем Фауст Гете!», — как вождь говорил.

— Давай отложим... эксперимент твой. Тысячелетие Казани в сентябре! А ты там — национальный герой... всю страну накормил в трудную пору. Скоро специальное приглашение получим.

Альбертыч! Не подведи!

Презрительной усмешкой встретил батя этот пассаж. На славу он никогда не разменивался.

— Что-то в течение последних семидесяти лет я не получал от них никаких известий! Что это вдруг?

Не собьешь его! С «последнего эксперимента» не выбьешь. Даже в Казань — где все лучшее было у него. Но у него теперь лучшее — здесь. Где гипотеза его проверяется. Век бы мне ее не слыхать! И когда это он придумал ее? Видимо, когда я был в отъезде, и идеи его не мог разбивать. Теперь уже поздно, похоже.

Надо, наверное, срочно на почту идти, с Маргаритой Феликсовной связаться, и с Альбертычем через нее... чем черт не шутит — вдруг позовут? Туда, конечно, не доволочь мне его, но зато, может, это в сторону его отвлечет?

Феликсовна, ясное дело, изумилась безумно. Никак не думала, что после такого приема снова ей позвоню. Но вот есть, оказывается, такие любители. О встрече мечтаю. Исключительно — в Казани! Держалась сухо — но растопил ее, постепенно, мой энтузиазм. «Представляете — человек в войну гениальный сорт у них вывел. Даже два! Тысячелетие празднуют, а ему — почти сто уже лет!» «Так вы думаете... Георгий Иванович сам может приехать?» «...Не уверен... но я все расскажу про него! Главное — приглашение пришлите!» Крепко озадачил ее этой вспышкой чувств. «Ну хорошо... запишите тогда мой факс. Пришлите основные сведения о Георгии Ивановиче. Я Николаю Альбертычу покажу...» Вот и сойдутся Богатыри!

— Все, отец! Едем в Казань! Звонил сейчас — нас там ждут! Бурно готовятся... потрет твой рисуют, три на два!

— Ой ты боже мой! — произнес он насмешливо.

Не собьешь!

— Ну тогда в больницу ложись! — рявкнул я. У меня нервы тоже имеются!

— В больницу? — недоуменно поднял бровь, словно впервые про такое заведение услышал. — Но друг же твой сказал, что не надо в больницу! Ну — который в больнице нас принимал, по дороге сюда.

Помнит! Хотя в несколько фантастическом виде.

— Какой друг?

— Ну — вы вместе в школе учились. Он еще к нам домой приходил. Не помнишь, что ли? — уже закипая, произнес он. — А сейчас в больнице нас принимал... но не принял.

Новый его закидон! Но лучше сейчас с ним не спорить, организм его не трепать. Я сам-то уже не узнал бы школьных своих друзей — полвека прошло. А он уверяет, что узнал! Ну пусть. Ладно. «Комар живет, пока поет».