Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

Я подошел. Как раз несколько рычажков букв, торопливо нажатых, сцепились перед листом, и отец, запустив туда палец, пытался этот узел разорвать. Не смущаясь хрупкостью устройства — он и колосья свои так же хватал, видимо, сразу чувствуя их цену, прикосновением подушечек пальцев... Но тут-то он не понимает ни черта — в гневе сломает. Я расцепил яростно сцепившиеся клинки букв, отодвинул машинку.

— Отец. Ты хотя бы сначала спросил, как пользоваться.

Вылупил дикий глаз. Не признает, никакого чужого опыта! Резко рванул к себе машинку.

— Счас кончу!

Глянул я безнадежно на его текст... Наука! «Если в потомствах наблюдается большое разнообразие, или между потомствами наблюдается невыравненность, то пересадки растений повторяются...» Безнадега! На лирические воспоминания, на чувства трудно его «подловить». Не ловится! Помню, пытался я взять верную уж тему — как они с Елизаветой Александровной сблизились в Суйде, и были вместе потом сорок лет... Глухо!

«Ну что, — неохотно заговорил. — Помню, как она впервые появилась у нас. Было это в шесть утра перед конторой — на нарядах, где рабочих и технику распределяли...» «И что?» «Ну... первое время она нападала на меня... что я их отделу селекции картофеля мало выделяю техники и людей. Ну а я отвечал, что сорта Наволоцкого и Титова находятся на государственных сортоиспытаниях. Поэтому главное внимание — им...» «Все? Ну — а потом?» «Ну а потом... я постепенно понял, что она неплохой специалист». Все. Так что «на чувства раскручивать его» — бесполезно. Крепок дуб! Жили они при этом нормально. Помню, показал мне однажды свою статью в журнале, всю сплошь, как грядка морковкой, утыканную восклицательными знаками. «Что это?» — удивился я. «Да это Лиза читала», — простодушно ответил он. Так что какие-то чувства допускались! Когда Елизавета Александровна погибла (в старости левый глаз ее не видел, и с этой стороны и налетела машина) — отец через некоторое время вдруг спросил у меня: «Как ты думаешь — мертвые еще слышат?» «Не знаю. Может быть. А что?» «Я тогда, у остановки стоял около Лизы... но ничего не сказал».

Стучит!.. Нет — отвлечь его может только запах обеда! Разогреваем «тот еще суп»... Так. Ароматы, кажется, начинают достигать его ноздрей: стук машинки замедлился, и прекратился вовсе. Я поднял крышку: отлично! Сейчас подаем. Обернулся — и обомлел. Он, сияя огромным своим «кумполом», уже тут был, за круглым столом!

— Отец! Из-за тебя меня кондрашка хватит! Ты как оказался здесь? Эти твои «перелеты»... чреваты, если ты не понял еще!

— Я по стульям крался, — пояснил он — за ручки хватался.

— Понял. Только ты больше так не делай.

Сидел. Сиял.

— Наливай, Нонна, — сдался я.

— Наливай, мамаша, щов — я привел товарищов! — усмехнулся он.

Мы молча, но шумно ели. Откинулись, наконец.

— Я сделал тут... важное открытие! — цыкнув зубом (капуста застряла), сообщил он.

Дня у него без открытия не проходит! Некоторые из них просто безумны!

— Отец! А ты не хочешь, все-таки, в больницу лечь?

— Не-а.

— Пач-чему ?

— Помню — раз ходил я к врачу... перед войной еще, кажется.

— Но война-то давно прошла! Шестидесятилетие Победы, если не ошибаюсь, отпраздновали!

— ...Сказали мне номер кабинета. Нашел его. А там написано — доктор Гибель!

Отец захохотал.

— А уже после войны, кажется... Да! Алевтина послала, посоветоваться насчет лысины. Сижу, жду. И вдруг выглядывает доктор в халате. Лысый — абсолютно! Кричит: «Следующий!»

Захохотал снова. Крепкие еще зубы у отца!

...Все это, безусловно, мило — но еще одной такой ночи мне не пережить! Мне и день такой трудно пережить. Знойный, неподвижный. Отец на своей теневой веранде мирно спит, подложив большие ладони под голову, улыбается во сне, как ребенок с рекламы памперсов. После бурной ночи имеет право и поспать. Это мне не положено — сижу в жаркой комнате с тяжелой головой, то роняя ее, то снова поднимая... Не спать! Если еще и я засну — то кто нас, вообще, разбудит? И что с нами будет? В частности, со мной? Детектив «Тень дворника», действие которого я прихотливо поместил в Одессу, в безумной надежде пожить в этом славном городе этим летом — усыхает, в связи с невозможностью посетить этот город, так же как и другие города нашей прежде бескрайней Родины... Не спать! Единственно доступный для художественного воплощения субъект лежит на веранде, и вытесняет своим пронзительным запахом и «Тень дворника», и все остальное, вместе взятое. Вот она, точка приземления, после всех моих полетов. Машинка как раз освободилась — давно мог бы это заметить. Заодно глянем, что он там настучал...