Здесь непарадная часть Петербурга, стоят в основном маленькие ампирные домики шириной в шесть окон. Но какие люди жили здесь! Они строили Петербург помпезный — а сами скромно жили здесь.
Здесь жили архитекторы Брюллов, Стасов, Сюзор, Фомин, скульпторы Козловский и Клодт, баснописец Крылов. В Кадетском корпусе, занявшем особняк опального Меншикова, учился будущий знаменитый драматург Сумароков, здесь жили Тарас Шевченко, Блок, Хлебников, здесь в гостях у брата переводил дух между ссылками несчастный и гениальный Мандельштам.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Петербург! я еще не хочу умирать —
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет
Жду гостей дорогих
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Линии Васильевского, штрихующие его поперек, слегка однообразны. Но по какой линии не пойди — везде столько важного! Вот обычное серое здание, но — здесь была знаменитая «Гимназия Мая» (Май — фамилия директора). Выпускников называли «майскими жуками» — и кого только не было среди них! Сколько знаменитых выпускников! Почему же из наших школ столько не выходило? Кроме обычных гимназических предметов тут давали еще уроки музыки, танцев и фехтования, была также столярная мастерская. Учились дети аристократов, но в основном — интеллигенции. Только из семьи Бенуа шестеро. Учились три сына великого композитора Римского-Корсакова и двое сыновей его старшего брата, адмирала. Кроме строгих занятий были и праздники, спектакли и воскресные путешествия на природу, в деревню, с учителями, которые не давали поблажек, но и себе их не давали, весь путь проходя пешком. Многие знаменитые ученики вспоминали гимназию с благодарностью, говорили, как она помогла им. Среди «майских жуков» — художники Рерих, Сомов, много ученых, известных путешественников. На Васильевском было где учиться...
Наверное, благодаря удаленности от центра, от органов власти и из-за того, что остров не был кастовым, дворянским и заселялся как попало, часто не горожанами, а завербованными на заводы подростками, не имеющими городских корней, остров долго был хулиганским, шпанским. Особенно это было ощутимо после революции, сделавшей сиротами пол-России. То озорное, но веселое время замечательно отразил в своих повестях Вадим Шефнер, сам выросший на шпанском Васильевском острове
Происходил он, как выяснилось, не из народных масс, а из дворян, из служилого морского офицерства. Отец его служил в Кронштадте, и, по непроверенным легендам, Вадим Шефнер родился на льду залива, когда мать его направлялась в Петербург. Вскоре грянула революция, и все смешалось — вместо какого-нибудь кадетского корпуса, который был ему предназначен, Шефнер оказался среди василеостровской шпаны.
В шестидесятые годы, когда я его узнал, это был уже признанный поэт советского времени. Нет, не советского — ничего о советской власти он не писал, хотя стихи его были вполне традиционными, чеканными, очень точными и глубокими. Это был не советский поэт. Это был поэт советской поры.
Загляну в знакомый двор,
Как в забытый сон.
Я здесь не был с давних пор,
С молодых времен.
Над поленницами дров
Вдоль сырой стены
Карты сказочных миров
Запечатлены.
Эти стены много лет
На себе хранят
То, о чем забыл проспект
И забыл фасад.
Знаки счастья и беды,
Память давних лет —
Детских мячиков следы
И бомбежки след.
Чем отличается хороший литератор от обычного? Тем, что видит твои тайны, то, что ты считал только своим. Помню, сколько я стоял у сырой стены двора у расползшихся разноцветных пятен сырости, воображая их картами неизвестных стран, и фантазировал. А он, оказывается, и это знает!
Стихи Шефнера, вроде, просты — про след бомбежки писали многие, но вот увидеть на стене «детских мячиков следы» может не каждый — «каждому» это покажется несущественным, и только талант это увидит и оценит.
Все уже привыкли к Шефнеру, уважали его — и вдруг он разразился целой серией «хулиганских повестей» о своей шпанской юности на Васильевском — и открылся новый, неповторимый писатель, своей удалью, юмором, бесстрашной откровенностью победившей всех своих современников-коллег. Помню, как расхватывались его весело оформленные книги — надо же, как неожиданно возник новый талант. Что питало его? Дворянское происхождение? Шпанская юность? Думаю — именно неожиданное сочетание этих двух составляющих. Только из неожиданных сочетаний крайностей рождается новое, яркое.
Читать дальше