Валерий Попов - От Пушкина к Бродскому

Помню, как после бурной ночи, после «обмывания» новой лодки мы догоняли ее, за ночь прошедшую на буксире через всю Неву в Ладогу. Катер вкусно попахивал бензином и маслом, речная свежесть бодрила нас, от солнечного блеска на воде из наших измученных глаз текли слезы умиления и гордости: мы живем в этом замечательном городе и, не жалея себя, приумножаем его силу и славу. Перед нам проплывал город, лучше которого на свете нет. И правильнее всего — особенно в первый раз — рассматривать наш город с воды.

У широкого моста лейтенанта Шмидта стоит маленький домик, весь увешанный мемориальными досками — наверное, самый «увешанный» в мире. Великие ученые жили здесь, и размах их трудов никак не соответствует той тесноте, с какой расположены на фасаде мемориальные доски. Здесь жил В. В. Петров, физик и электрик, изобретатель «электрической дуги», великий математик М. В. Остроградсий, В. И. Вернадский, «естественник» и философ, обозначивший «ноосферу» человеческого сознания, А. Е. Ферсман, отец отечественной минералогии, автор книги «Занимательная минералогия», которой все мы зачитывались в детстве, Б. С. Якоби, физик-электротехник, изобретатель электродвигателя, и наконец И. П. Павлов, великий русский физиолог, автор множества теорий и открытий, первый в России нобелевский лауреат.

Васильевский — остров не только наук, но и искусств. Сразу за мостом лейтенанта Шмидта поднимается величественная Академия художеств, выстроенная Вален-Деламотом, автором Гостиного Двора на Невском, и Кокориновым, ставшим первым директором Академии. Президентом Академии был Бецкой, знаменитый педагог, один из блистательных соратников Екатерины II, незаконный сын графа Трубецкого, унаследовавший, как это было принято, лишь часть фамилии отца.

В Академии были, работали, преподавали выставлялись Клодт, Венецианов, Репин, Васнецов, Маковский, Шишкин, Куинджи, Альтман, Петров-Водкин.

Вуз этот был знаменит и любим не только художниками — мы, из ЛЭТИ, обожали прорываться сюда на вечера, отличающиеся особой художественной изобретательностью и размахом. Помню, например, стоявшую среди зала огромную старинную бадью, полную вина, с притулившимся «к берегу» ковшиком, которым каждый желающий мог зачерпнуть. Потом мы подружились с художниками, многие из которых имели тут мастерские. И хотя в них царил и производственный дух — глина, мрамор, краски, скипидар — все равно то были уютнейшие помещения в городе, каждый хозяин устраивал жизнь так, как ему нравилось — один, например, спал в телеге, и далеко не всегда один. Частыми гостьями там были натурщицы, суровым и зябким своим трудом в течение целого дня заслужившие право на культурный отдых. Положа руку на сердце, не могу сказать, что специфика их работы не оказывала никакого влияния на их нравственность. Оказывала. Помню натурщицу Таню, с телом удивительной красоты, которая, входя в мастерскую и оглядев стол, даже сплошь заставленный бутылками, говорила уверенно: «Водки не хватит» — и каждый раз оказывалась права. При том при всем — Академия была замечательным заведением с великолепными учителями, порой державшимися с юными талантами запанибрата и заходившими в гости. Тот дух свободы породил не только многих отличных художников, но и писателей.

Студентом Академии художеств был неповторимый прозаик Виктор Голявкин, в студенческие еще годы веселивший собратьев своими непредсказуемыми выходками, ставшими потом сюжетами его энергичных коротких рассказов. «Сколько зубов у человека?» — спросил его преподаватель физиологии. «Сто!» — звонко и уверенно ответил Голявкин. Помню его круглолицым, всегда улыбающимся, упругим, скачущим, словно резиновый мяч. Казалось — ткни его как угодно, и тут же вмятина исчезнет, и он снова станет круглым и гладким, и покатится, как ни в чем не бывало. И так он и жил, словно жизнь ничего с ним не может сделать, с таким-то. Помню один из его рассказов, которые он для простоты выдавал за детские — «дождик падает на голову мне — эх, хорошо моей голове». Потом шло перечисление самых неожиданных вещей, которые на него падают, с неизменным рефреном: «Эх, хорошо моей голове». Заканчивалось это произведение строчкой: «Ничего не падает на голову мне — эх, хорошо моей голове».

И жил он абсолютно в духе своих рассказов. Будил своего соседа по комнате, студента с Крайнего Севера, каждую ночь. Когда тот просыпался, перед ним стоял Голявкин, в трусах и резиновых сапогах, с двумя туристскими топориками в руках. «Танец народов Крайнего Севера топорики- томагавчики», — объявлял Голявкин и с хрипами и завываниями начинал плясать, и плясал долго. В конце концов сосед попросился переехать и переселился в общежитие в другом конце города — но в первую же ночь был разбужен Голявкиным. «Танец народов Крайнего Севера топорики-томагавчики!» — произнес он. Выдумки его становились сюжетами его коротких веселых рассказов: «Сколько зубов у человека?» — спрашивает преподаватель. «Сто!» — мгновенно отвечает студент. Голявкин, как и его герои, никогда не сомневался ни в чем.