— А где медведь? — задал он резонный вопрос.
Он стремился организовать медвежью семью.
— Медведь, медведь… — забормотал я.
— Охотиться пошел в лес, да? — выручил он меня.
— Да, да.
Я спустил его с плеча.
Мы вышли на бульвар. Скамейки все здесь были заняты стариками и няньками, а по аллеям расхаживали ряды четырнадцатилетних девочек, а за ними ряды пятнадцатилетних мальчиков. Здесь было светло и голубовато, люминесцентные лампы освещали Конька-Горбунка величиной с мамонта, Жар-птицу, похожую на гигантского индюка, огромного, в два человеческих роста Кота в сапогах с порочным выражением круглой физиономии, другого кота, совсем уже растленного вида, на золотой цепи у лукоморья, Царя Гвидона, Царевну Лебедь, Ракету, Королеву полей, Гулливера…
Это был «Мир фантазии» — детский книжный базар, разбитый на нашем бульваре. Киоски в этот час были закрыты, лишь кое-где сквозь щели сказочных фанерных гигантов струился желтый свет — там продавцы подсчитывали выручку.
Кит обомлел. Он не мог сдвинуться с места, не зная, к кому бежать — к Коту ли, к Царевичу, к Лебеди… В первые минуты он словно лишился дара речи, лишь вращал своими большими глазами и что-то беззвучно шептал. Потом дернул меня за руку, заверещал, и мы почти вприпрыжку припустили к киоскам. С трудом я отбивался от града вопросов, рассказывал ему, что к чему, кто добрый, кто злой.
Оказалось, что почти все фигуры являли собой добро и свет, мудрость, народную смекалку, лишь жалкий коршун, паривший над Лебедью, представлял здесь силы зла, но в него уже была нацелена стрела Гвидона.
В конце концов мой Кит устал и привалился боком к Коньку-Горбунку.
— Пойдем, Кит, — сказал я, — надо уже домой идти.
— Толя, слушай, давай их всех с собой возьмем.
— Как же мы возьмем таких больших?
— Возьмем-возьмем, все равно возьмем, — он хлопнул ладошкой Конька. — Этого взяли! — побежал к Коту и его хлопнул. — И этого взяли!
Таким образом всех он забрал к себе в кровать на сон грядущий и после этого, уже совершенно спокойный, отправился домой, не оглядываясь.
При выходе с бульвара он задержал шаги, и я остановился. В чем дело?
— Посмотри, Толя, — сказал он, — какая идет красивая тетя.
И впрямь — я увидел красивую тетю, которая приближалась к нам. Ее походка напоминала какой-то сдержанный, вернее, еле сдерживаемый танец. Толчками замечательных своих колен она раскидывала полы замечательного пальто, а зонтик, невероятно острый, тонкий, который она держала под мышкой, видимо, являлся не чем иным, как запасным внутренним стержнем для вращения, а глаза ее, тайные и хитрые, ярко осветились при виде нас. Я не видел ее уже три дня, эту тетю, и сейчас стало мне муторно и тревожно, как всегда, когда я ее видел или думал о ней. Сейчас, в присутствии Кита, — особенно.
— О, — сказала она, — так вот, значит, он какой, твой маленький Кит. Какая прелесть!
Она нагнулась к нему, а он дотронулся до зонтика и спросил:
— Что это? Стрела? Ружье?
— Это зонтик, — воскликнула она и в мгновенье ока раскрыла зонтик. Чуть хлопнув, он развернулся над ее головой, придав всей ее фигуре дополнительную, почти уже цирковую легкость.
— Дай подержать! — закричал Кит.
Она передала ему зонтик.
— Приятно видеть вас, синьор, за таким мирным занятием, — сказала она мне.
— И вас, мамзель, я рад узреть, — сказал я.
Вообще-то мы могли бы обойтись без этого идиотского остроумия, свойственного нашему кругу, и сразу заговорить серьезно о том, что нас тревожило в последние дни, но так уж повелось, что для начала надо было проявить подобным или более удачным образом чувство юмора, и мы с ней тоже не могли отступить от этого.
Кит кружил вокруг на зонте, и мы могли говорить спокойно.
— Почему ты кислый?
— А ты обижаешься?
— Тебе тошно, да?
— Почему?
— Думаешь, я пристаю к тебе?
— Ты можешь не хитрить?
Она сказала, что не хитрит, что мы могли бы не ссориться, ведь не виделись три дня, она понимает, что на душе у меня кошки скребут, она все понимает, и думает всегда обо мне, и, может быть, это мне помогает…
Она и врала, и не врала. Как ловко в женском сердце могут сочетаться искренность и хитрость, думал я. Вечное спокойствие и безумная отвратительная внутренняя суета. Потом им легче, красивым бабам, думал я, они смерти не боятся и не думают о ней никогда, они лишь старости боятся. Глупые, они старости боятся.
Еще я думал, пока она сочувствовала мне, что не следует мне снова входить в ее мир, не хватит меня на это, в голове у меня одна суета, не до приключений мне сейчас и не до романтики, как я хочу спокойствия, а спокойным за целый день я был только среди фанерных чудищ «Мира фантазии».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу