Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

– А вечером у нас банкет с «кадиллаком».

– Очень… эээ… впечатлительно. Я жду не дожидаюсь! – воскликнул Ники.

– Я понесу ваш багаж, – вызвался Рокко.

– Нет-нет, я носить сам. У нас в Италии все сами носить свой багаж.

– Почему? – поинтересовалась Чача.

– С войны.

– О! – понимающе кивнула Чача.

Рокко повернулся к толпе:

– Друзья мои! Спасибо, что пришли встретить наших гостей. Теперь позвольте нам устроить их и продолжить мероприятия, запланированные нами на сегодня, увидимся на банкете с «кадиллаком».

Толпа радостно загудела. Ники и Гортензия поспешно вернулись в машину.

– Неразумно останавливаться в частном доме. Они тебя раскусят, – тихо сказала Гортензия.

– Вы в безопасности.

– Зато ты в опасности. – Гортензия бросила взгляд на крыльцо, где Розальба взгромоздилась на перила, как голодный канюк, выслеживающий добычу.

«Капри» была одной из тридцати швейных фабрик, разбросанных по всему Розето прямо между жилыми домами. Фабричные фасады были выкрашены в те же тона, что и домики, – молочно-белый, бледно-голубой и коралловый. Вывески над входом смотрелись скорее изысканно, чем индустриально. Одни фабрики носили имена владельцев – «Фасоны Кэрол», «Спортивная одежда Кэй Энн», «Мануфактура Йоланды», «Корпорация “Фабрики Кашиоли”» – или комбинацию имен, например, «МайкРо», которой владели и руководили Майкл и Розмари Филинго. Другие описывали конечную продукцию, как, например, «Превосходная сорочка».

Ники стоял рядом с Рокко у входа на фабрику «Капри».

– Ваш город… эээ… процветает.

– После войны у нас просто бум.

– Вы приносите felicita [74] Счастье ( ит. ). в Розето. Наверное, вы… эээ… populare [75] Популярный ( ит. ). .

– Я выиграл выборы, если вы об этом. Но моя победа весьма условна. У успеха много отцов, а поражение смердит. Я и это пережил. Зажимаешь нос и идешь дальше.

Рокко открыл двери, и Ники прошел следом за ним внутрь. Фабрика была наполнена мощным стрекотанием пятидесяти швейных машин, работающих на огромной скорости. Ворсинки ткани плавали в мареве фабричного воздуха. Толстенные, как пенька, электрические кабели переплетались высоко под потолком, неся энергию к машинкам, разделенным центральным проходом.

За каждой швейной машиной сидела швея-мотористка, которая проворно и умело сшивала детали изделия, выполняя определенную часть общей работы. Окончив, она передавала блузку сидящей рядом швее, которая проделывала следующую операцию, пока готовая блузка не отправлялась в контейнер в конце каждого ряда.

Подносчик связывал блузки лентой дюжинами и увозил на тележке по главному проходу в дальний конец огромного зала, где они проходили заключительную отделку. Клубы белого пара окружали гладильщиц, отпаривающих блузки.

– Видали хоть что-то подобное в Италии?

Ники покачал головой.

– В мире множество женщин, и все они нуждаются в нарядах, – практично заметил Рокко.

Ники наблюдал за швеями, которые сосредоточенно делали свое дело.

– Чем быстрее они работают, тем больше зарабатывают. Дело мастера боится, – сказал Рокко.

Как было не восхититься мастерством работниц! Женщины обгоняли время, трудясь в бешеном темпе, и процесс завораживал. Ники радовался возможности наблюдать, вместо того чтобы самому тяжко работать, коверкать язык, изображая акцент. Он был полностью поглощен процессом.

И тут в дальнем конце зала появилась женщина. Ей было, пожалуй, столько же лет, сколько и Ники, или чуть меньше. Темно-русые волосы, аккуратно завитые на концах, лежали на плечах, но прядки выбились из-под заколки и упали на лицо, когда она наклонилась проверить содержимое контейнера. В руках у нее был планшет, с которым она сверялась на ходу. Гости были довольно далеко и не могли слышать, что она говорит, но зато могли видеть, что ведет себя она как руководитель, давая указания мотористкам, а те кивали в знак согласия, не поднимая глаз от работы. Она двигалась по залу, останавливалась, давала инструкции или подбадривала, будто была дирижером опытного оркестра.

Ники наблюдал за этой картиной, и жужжание машин стало музыкой. Эта женщина сама была мелодией, но не менуэтом, не ритурнелем, а оперой во всем блеске – накатившая волна увертюры, пронзительная ария, оживленное интермеццо и эмоциональный финал. Она будто шла по саду, ее платье из какой-то мягкой ткани в крошечных розовых розочках, с пуговками от подола до воротника, стянутое поясом на тонкой талии, облегало ее классическую фигуру, как одеяние мифической Елены или любимой голливудской актрисы Ники – Ланы Тёрнер. На фабрике было жарко, и несколько верхних пуговок остались расстегнутыми.