Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

Хорошо одетая женщина в перчатках и двухцветных туфлях – парадной обуви, принятой у протестантских прихожан, – дала ему программку, на титульной странице было напечатано:

ГЭРИ БИГЕЛОУ ЭЛЛИСОН

(1903–1949)

Распорядитель повел было Ники вдоль рядов, но Ники остановился, предпочитая сесть поближе к выходу, чтобы места на передних рядах заняли родственники и те, кто был знаком с покойным, работал с ним, любил его. Ники же был лишь его шофером в тот роковой день. И всё.

Сев на скамейку, Ники посмотрел вперед и с удивлением увидел у алтаря гроб, покрытый простым покрывалом из глянцевых зеленых листьев местного лавра, который только собирался зацветать. Ники никогда прежде не присутствовал на похоронах за пределами своей церкви, так что все для него было внове.

Церковь была полна, но не до отказа. Скорбящие оделись в легкие ткани сумрачных тонов – простой шелк, тонкая летняя шерсть. На дамах строгие шляпки и короткие перчатки. Они сидели на белых сосновых скамейках, лицом к витражному окну с изображением Иисуса, преклонившего колена в саду Гефсиманском. Боковые окна из незатейливого рифленого стекла; алтарь без изыска и кафедра, покрытая белым ритуальным покрывалом. Витраж с изображением Иисуса оказался единственным украшением этой церкви.

Поначалу аскетическое убранство храма изумило Ники, ожидавшего увидеть в таком обеспеченном районе сверкающую медь и блестящий хрусталь. Где же рука Микеланджело, пусть и в виде копии? Где дух Бернини или хотя бы его имитация? Где гений Леонардо, пусть даже в виде уменьшенного слепка со скульптуры? Аромат белых лилий – лилий Мадонны витал в воздухе, но в нем не хватало ладана Святой Римской церкви, не хватало аромата восковых свечей, оплывающих на подносах.

Ники приучили молиться в живописной роскоши. К этому он привык, это предоставляла ему его вера в обмен на пожизненную преданность. Молясь о спасении, Ники воображал себе величественное Возрождение во всем богатстве масляных красок, золотых листьев, мрамора с серебряными прожилками, ждущее по ту сторону. А вид этой церкви сулил его протестантским братьям во Христе лишь гладкую скамью да масляный светильник в обещанной им версии дома Отца Его, где обителей много, когда достигнут они райских врат.

Пастор в черном костюме появился из ризницы под пение хора. Миссис Эллисон и ее сыновья, ведомые распорядителем похорон, прошли вдоль рядов и заняли места на передней скамье. Ники подался вперед, когда пастор заговорил о Гэри Эллисоне, о том, какой замечательный это был человек, муж, отец и сослуживец.

Старший сын Гэри встал и произнес панегирик в честь отца. Он рассказал, что отец научил его рыбачить и охотиться, играть в бейсбол и разбивать лагерь в лесу. Ники было больно слушать похвалы сына, хорошо знавшего своего отца.

Немало долгих часов провел Ники в мечтах, как было бы, останься его отец в живых. Дружили бы они? Или у них были бы другие отношения, недопонимание, боль и упущенные возможности, как это бывает между отцами и сыновьями? Эти раздумья заставили его плакать. И он ненавидел себя за слезы.

Он нашарил платок в кармане и вытер глаза. Зачем, спрашивается, он вообще пришел на эти похороны? Но, учитывая нечто, подвигшее его прийти, теперь ему пришлось вкусить свою долю чужого горя.

Поднялся младший сын Гэри, чтобы тоже произнести речь. Ники решил было уйти, пока молодой человек направляется к кафедре, но распорядитель, сидевший в конце скамьи, загораживал путь. Принужденный остаться, Ники постарался подумать о чем-то другом, но вдруг услышал, как сын мистера Эллисона сказал: «Папа ни разу не был за океаном, он впервые собрался туда».

Ники хотелось встать и крикнуть: «Твой отец знал, что у него больное сердце, он не должен был так долго ждать!» – но потом он вспомнил человека, которого едва ли можно было упрекать за промедление, да и к тому же путешествие – роскошь, а у человека была семья. Но теперь Гэри Эллисон умер, и оказалось, что он не сделал всего, о чем мечтал. Ники видел отчаяние в глазах мистера Эллисона в тот день. Зная, что у него больное сердце, мистер Эллисон все равно не хотел умирать и не планировал умереть именно в тот день. Все у него было отнято, и у него не было даже права голоса.

Ники почувствовал приступ клаустрофобии – такой острый, что стало трудно дышать. Он вспотел с головы до ног, сердце трепыхалось. Отбросив приличия, он шепотом извинился, перелез через пару в конце ряда и сбежал из церкви в сверкающий рубиновый день. Вырвавшись на свободу, он пил свежий воздух могучими глотками, наслаждаясь им, наполняя легкие, радуясь пространству, не стиснутому стенами.