Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

При упоминании ревности и тревоги Пичи громко кашлянула. Зритель, сидевший впереди, обернулся и возмущенно вытаращился на нее, а Калла тем временем продолжила, повторив строчку:

Ники смотрел на нее. Он повернулся и сделал несколько шагов, будто отстраняясь от принятия решения, но потом вернулся и встал рядом с Каллой.

—  Пусть нас ведет ваш добрый человек, – объявил он, и зрители хором вздохнули в предвкушении счастливой развязки. А Ники, выжимая этот миг досуха, как губку, которую вытаскивал из ведра с чистой водой, когда ополаскивал машины, поглядел на свои руки, почти автоматически, и вдруг осознал, что в руках у него ничего нет. Так Себастьян понял, что ему нечего подарить Оливии. Посему во весь голос, собрав всю эмоциональную мощь, на которую он только был способен, Ники преподнес последнюю строку – величайший подарок, какой только мужчина может сделать женщине, – обещание беззаветной верности:

– Я клятву дам, и дам ее навек.

Твердолобый фанат Шекспира, сидевший впереди Пичи, издал один короткий хлопок, а весь остальной зал одобрительно загудел. Раньше Энцо думал, что сцена гибнет, но теперь по реакции публики понял, что она еще как жива. В глазах у Каллы стояли слезы. Ники не понимал, то ли они от сознания, что спектакль спасен, то ли от наплыва искренних чувств в этой сцене. Как бы то ни было, Калла не могла смотреть ни на Ники, ни на Энцо. Уголком глаза Ники видел, как Джози из-за кулис пытается подсказать Калле следующую реплику. Но на их режиссера напал ступор.

Энцо повернулся к ним лицом, спиной к публике и просуфлировал шепотом начало строчки, которую должна была произнести Калла:

– Тогда идем…

Лицо Каллы обрело осмысленное выражение. Она взяла Ники за руку и сказала, обращаясь к Энцо:

Рука в руке Калла и Ники удалились в левую кулису, где Калла перестала сжимать Ники ладонь и бросилась к столу с реквизитом.

– Отличная работа, Ник! – похвалил его Тони и поспешил занять свое место во время затемнения между сценами.

Тело Ники горело с головы до пят, и не колючая дешевая шерсть кафтана была тому виной. Он был упоен, буквально наэлектризован изнутри. Ники вполне владел всеми членами, но впервые в жизни чувствовал, что его дух воспарил над физическим телом.

Чтобы вернуться в реальность, Ники вцепился в кафедру, опасаясь, что если не схватиться за что-нибудь, то так и улететь недолго. Пьеса на сцене шла своим чередом, но Ники оставался к ней безучастен. Норма толкнула его по пути на сцену следом за Джози, которая что-то пробормотала ему, но он их не слышал, пребывая в расхристанных чувствах. Он будто под водой сидел, а они обращались к нему с ее поверхности. Единственное, что слышал Ники, – ток собственной крови, все его нервные окончания пульсировали.

Калла что-то сказала ему, и он кивнул, согласный на все. Она пробежала за холщовым задником к месту своего выхода в пятом акте. В кулисах при звуках финальных фанфар усилилась предпоклонная суматоха – кто хватал реквизит, кто натягивал парик, кто щелкал поясом, кто тушил сигарету, и все спешили на свои места. Вращающаяся декорация на сцене была повернута и установлена в нужной позиции перед финальной сценой, но, наблюдая все последующее действо, Ники пребывал где-то совершенно в другом времени и месте, в епархии доброго священника, рядом со своей настоящей любовью, как Себастьян в «Двенадцатой ночи», познав состояние полного блаженства.

Ники плеснул себе в лицо воды над раковиной в мужской гримерке.

– Сцена у вас получилась что надо, – похвалил Хэмбон, вывешивая костюм на стойку на колесиках.

– Спасибо.

Ники затянул галстук, пригладил волосы и проверил в зеркале чистоту зубов.

– Не наложил в штаны от страха?

– Сначала – да, было дело.

– Играть – это как впервые целовать девушку. При одной мысли о том, чтобы попытаться, впадаешь в панику, но стоит начать – и останавливаться уже не хочешь.

– Очень мудро.