Даниэла Стил - Зов предков [litres]

И вот теперь младший брат возвращался домой и готов был взять часть семейных забот на себя. Почему ему до сих пор не приходило в голову, что брату может быть без него трудно, Жан не знал, но догадывался: все дело в том, что он повзрослел, превратился из юноши в мужчину, и не последнюю роль в этом превращении сыграла Вачиви. Теперь Жан вез ее домой, чтобы вступить с ней в законный брак. То, что он так и не написал Тристану, к какой расе принадлежит его возлюбленная, отяготило его, но Жан не стал ничего менять в письме. Ему не хотелось, чтобы Тристан составил себе предвзятое мнение о Вачиви прежде, чем увидит ее. Так, казалось Жану, брату будет проще принять Вачиви такой, какая она есть, а в том, что именно так и будет, он не сомневался. В конце концов, думал он, дело не в цвете кожи и не в том, кто где родился. Главное, что его избранница была нежной, доброй, любящей, преданной и благородной женщиной, и старший брат должен был понять это без подсказки и просьб с его стороны. Тристан вообще был человеком во всех отношениях достойным – его любили и уважали и соседи, и крестьяне. Сам Жан всегда восхищался братом, и теперь ему хотелось как можно скорее познакомить его с Вачиви. Впрочем, сначала нужно было как следует поработать над ее французским, и Жан решил, что займется этим во время плавания, чтобы она могла свободно беседовать и с его братом, и с друзьями их семьи в Бретани. Все равно во время долгого морского путешествия ему на судне нечем будет заняться. Английский язык, считал он, Вачиви вряд ли понадобится, поскольку теперь они будут жить во Франции. Быть может, когда-нибудь потом Вачиви и сама захочет его выучить, чтобы читать английские книги, но сейчас главное для нее – выучить французский, чтобы свободно говорить с соотечественниками Жана и понимать их.

Пока Жан корпел над письмом, Вачиви не спеша одевалась. На этот раз у нее все получилось, и Жан, оглядев ее изящную фигурку, одобрительно улыбнулся. Запечатав конверт сургучом, он взял ее под руку, и они вместе вышли из гостиницы, чтобы отправиться в порт.

Время близилось к обеду, и на улицах Нового Орлеана было многолюдно. Жану хотелось немного пройтись, поэтому он не стал нанимать экипаж, но скоро пожалел об этом. Прохожие – особенно те, кто был одет получше, – посматривали на них с явным неодобрением. Пожалуй, большего осуждения он удостоился бы, если б вышел в город в обществе голой рабыни с плантаций. Встречные мужчины пожирали Вачиви жадными глазами и только что не подмигивали ей, женщины презрительно отворачивались. Большинство из них, в особенности замужние дамы, прекрасно знали, каким неподобающим образом ведут себя порой одинокие мужчины, когда оказываются вдали от цивилизованного общества, однако мало кому из этих распутников приходило в голову открыто бравировать своей связью с цветными женщинами. И не имело значения, что Вачиви была на редкость красива. Похоже, это обстоятельство, напротив, только усиливало негодование женщин, считавших себя «порядочными».

Даже Вачиви, несмотря на свою невинность и почти полное незнание обычаев, принятых в так называемом обществе, заметила устремленные на нее враждебные взгляды и забеспокоилась. Когда же одна почтенная матрона, едва завидев ее и Жана, поспешно заслонила детей своими юбками и, бросив что-то резкое таращившемуся на Вачиви супругу, поспешила перейти на противоположную сторону улицы, девушка не утерпела. Почему, спросила она у Жана, все эти люди так на нее смотрят.

А он не знал, что ответить. Похоже, люди вокруг не одобряли то, что он позволил Вачиви одеться так, словно она порядочная женщина, и то, что он относился к ней как к леди. Пожалуй, если бы Жан посадил в коляску собственную лошадь и надел бы ей на голову шляпку, люди были бы шокированы меньше, чем сейчас. Как ни странно, негодующие взгляды бросали на него не только женщины. От них не отставали и мужчины, хотя по всему было видно – они завидуют Жану черной завистью. Возможно, впрочем, в этом было все дело – он позволил себе то, на что они не осмеливались, а раз так, он достоин осуждения, и впредь пусть никому не повадно будет нарушать приличия.

Жан понимал, что стоит за всеобщим осуждением, но от этого ему не становилось легче. Напротив, его желание уберечь Вачиви от презрительных взглядов и как можно скорее покинуть этот город ханжей и фарисеев только окрепло, и он невольно ускорил шаг. Только во Франции, думал Жан, Вачиви сможет стать по-настоящему свободной. Здесь к ней всегда будут относиться не как к человеку, а как к рабыне, которая должна жить на заднем дворе и работать не покладая рук от зари и до зари.