Дэвид Духовны - Мисс Подземка

Она почувствовала, что должна выдать ему тайну. Он заслужил – или же она заслужила произнести это вслух, сказать ему.

– Кажется, ты поэт и только начинаешь это понимать, – произнес он.

– Спасибо.

– Может, нам удастся посотрудничать.

Эмер уже пресытилась этим трепом, но ей вместе с тем казалось, что она даже не пригубила сладость этого знакомого чужака. Расправила плечи.

– Ага, а давай-ка пойдем домой да посотрудничаем, – произнесла она, – сейчас же.

Она все еще могла сорвать аварийный тормоз. Конечно же, могла.

Чудное дело с этими консьержами в доме, они в некотором смысле становятся тебе суррогатными родителями, но без соответствующей власти. Сплошное порицание и никакой силы. Как греческий хор без слов. Об их суждениях и мнении оставалось только догадываться, как Эмер способна была догадаться, что Папа осуждает ее напропалую, когда они с Коном прошли мимо навстречу своим вечерним усладам. Пытаясь показать Папе, что стыдиться ей нечего и незачем проскакивать, вжав голову в плечи, Эмер остановилась, чтобы, как обычно, стукнуться с консьержем кулаками. Он послушно и уныло потрафил Эмер, но, опять-таки, у него работа такая.

В лифте Кон поцеловал ее. Хотя Эмер знала, что в лифтовой кабине установлена видеокамера и транслирует она консьержу на вахту и еще бог знает куда. На середине поцелуя Эмер открыла глаза и посмотрела в объектив: чхать она хотела на любые власти, настоящие и вымышленные, на любого, кто попробовал бы забрать у нее то, чего она в кои-то веки отчетливо хотела. Отвалите, глаза любопытного мира.

Они остановились поцеловаться в коридоре, еще не добравшись до двери Эмер. Хер вам, соседи, если вы собрались вынести мусор. Никто не собрался. Эмер и Кон целовались, пока Эмер совала ключ в дверь, до того, как она его повернула. Нахер, кхм, вас, все остальные. Оказавшись внутри, Кон развернул ее спиной к входной двери и прижался к Эмер. Она чувствовала, до чего сильно у Кона встал. Хотела его в себе как можно скорее, потому что не желала застрять в том, дурно это все или нет. Она вообще не желала думать, хотела просто делать, быть. Позже поразмышляет. Остановила поцелуй, прижала палец к его губам, чтобы их угомонить, схватила Кона за руку и повела в спальню.

Эмер проснулась в одиночестве. Приподнялась на локте, прислушалась, в квартире ли все еще Кон. Тишина. Видимо, вернулся домой к Маме. Такова действительность. Уже действительность – на ходу подметки срезает с грёзы. Подумалось, что вот так выглядит монтаж в старых фильмах той эпохи, когда не все можно было показать на экране. Пара целуется, закрывается дверь, поезд влетает в тоннель, затемнение, встает солнце, девушка просыпается, мужчины уже нет, ее добродетель навеки поругана. Лучшие фрагменты происходят за кулисами, зато свежи на экране сознания Эмер.

Она отправилась к холодильнику – добыть себе мороженое apre`s [175] После ( фр. ). секса. О да, она теперь “один сплошной декаданс”. В холодильнике нашелся кусок лососины, и Эмер – вот же ответственная девочка – закинулась белком перед десертом. Открыла на компьютере “Богизабытые” и принялась писать о случившемся. Ну или собиралась. Пальцы зажили своей жизнью, и Эмер лишь наблюдала, как они печатают, из некоей точки у себя над головой, позволяя вольным ассоциациям порхать; сумасбродные слова появлялись на экране, словно это речевая гелиевая лампа. И так – до глубокой ночи, пока Эмер не вывел из транса вороний грай.

Эмер развернулась к подоконнику и увидела Корвуса; он что-то держал в клюве. Черная птица выронила это что-то и улетела. Эмер подошла к окну и в лунном свете разглядела то ли мышонка (крысенка?!), то ли бельчонка, окровавленного, крошечного, жутко израненного, – он возился, безнадежно искалеченный: голова свернута, шея надломана. Эмер подобрала несчастное создание, малюсенькое сердце колотилось о хрупкие ребра в чуть ли не прозрачной груди. Бельчонок, теперь уж Эмер разглядела. Чудесное творение в миниатюре.

Не выживет. Мучается. Эмер знала, что это благодарственный привет от Корвуса, но привет мерзкий и печальный, к тому же Эмер волей-неволей сочла его дурным знаком. Припомнила свои изыскания о значении белок и воронов, но от полнокровного сострадания к умирающему “шушшеству” (так ее отец называл бы этого зверька – на ирландский манер) у нее заперло и ассоциативную, и всякую прочую память.